Николай Берг - Ночная смена. Остров живых

— Опыт не пропьешь, как грустно сказал художник Артемидьев, оглядывая свою пустую мастерскую. Оказалось, что в потоке помог родственникам какой-то фигуры с аэродрома. То ли роды принял, то ли прободную диагностировал и упек в Кронштадт — не помню уже. Спросили, чем могут помочь мне. Ясно дело — чем! Вот я тебя и сосватал.

Ну да стоило предположить — братец высоты боится. Панически, хотя и не трус ни разу. Я, правда, тоже боюсь. Но он знает, что отказаться у меня не получится. Я ж вроде как вольный казак, а он уже тут присох, корни пустил, да и не отпустят — он же под кронштадтскими теперь. Слышал краем уха, что еще и как судмеда его тут пользуют всю дорогу — что-то тут серьезно криминальное распутывают.

— А так в целом?

— А в целом, как говорил знакомый немец: "Запорожец блин кошмар!" Ладно, перекур у меня окончился. Пойду корячиться дальше, конца-края не видно. А тебе тоже есть работенка — надо пару раненых забрать, армеуты какие-то попросили дать медобеспечение.

— И ты меня посылаешь?

— Дел там на чуть-чуть. А они…

— Они тебе пиво поставляют. Угадал?

— И не только пиво. Все равно твои сейчас будут погрузкой-разгрузкой заниматься — как слышал склад охотничьих ружей и боеприпасов кулачить станут. Так что выбор у тебя небогатый — либо мне помогать на конвейере, либо таскать мешки-ящики, либо прокатиться. На твоем месте — я б прокатился — и с этими словами братец сплевывает и брезгливо отшвыривает окурок.

За братцем уже пришли — из палатки выглядывает смутно знакомый парень держащий врастопыр белый халат. Относительно белый, надо заметить.

— Эй! А почему армейские сами не могут раненых забрать?

— Там спинальник вроде — бурчит братец, вдевая руки в рукава халата.

Вот, совсем хорошо, спинальник. Не было бабе печали…

На заводе кажется многолюдно — но это по сравнению с тем временем, когда мы здесь возились. Сейчас тут пытаются запустить производство, работает сводная комиссия по расследованию (это так названы несколько сбродных человек), плюс безопасники пытаются ущучить тех, кто имел отношение к руководству концлагеря. Публики, судя по тому, что я слышал уже вдвое меньше здесь, зато она не заперта в цехах, шляется по территории и потому — многолюдно тут.

Пищит нововыданная рация — старшой требует прибыть к нему пред ясны очи.

Дойти не успеваю.

Ильяс перехватывает меня на полпути, вывернув из-за бетонного угла цеха.

— Сумка при тебе? Тогда пошли!

По дороге излагаю ему, что нужно мне слетать — родителей вывезти. И насчет спинальника.

Хмыкает, вертит башкой.

Так и не ответил — а уже и дошли.

— С этим разберемся. Сейчас выполним пару мелких задачек — поговорим. Твой ранетый в список входит.

Ильяс кивает на маленький автобус — близнец нашего покойного спасителя. Лезу внутрь — вижу полтора десятка бледных лиц, кучу мешков. Следом поднимается и мой начальник.

— Да порядок, порядок, довезем — не волнуйся — орет он кому-то оставшемуся снаружи.

Двери закрываются, автобус трогается. Мы выкатываемся с завода и к нам присоединяется УАЗ — буханка.

— Куда едем? — спрашиваю беззаботного Ильяса, сидящего так, что его автомат — только сейчас замечаю, что у него АК, как и у меня, только с какой-то оптикой, не армейской, а магазинной еще, и направлен стволом он в салон — на сидельцев. Что-то мне говорит, что это явно какие-то штрафники.

— В деревню Узигонты — отвечает мне Ильяс.

— Слушай, кончай хохмить. Скажи нормально.

Он делает круглые глаза. Становится немного похожим на возмущенного филина.

— Вот кавай! Куда серьезнее. Рядом деревня Велигонты расположена. И еще Олики.

— Я первый раз слышу. Это далеко?

— Рядом. За Марьино.

Ну, Марьино я знаю.

Еще когда был совсем мелким одноклассник Никон нарассказывал, что там в болоте застряла "Пантера" — торчит только верх башни со всякими приборами-перископами и метрах в трех из волы выглядывает набалдашник дульного тормоза. И что там были громадные немецкие склады, которые наша артиллерия сожгла к чертовой матери. Мы воодушевились — и устроили вылазку. Родителям наплели чего-то, припасли харчей, питья — и поехали. Наверное, была такая же весна — и, прибыв на место, мы поняли, что в такой слякоти и мокром снеге нам в наших резиновых сапогах до "Пантеры" не добраться. То, что танк там стоял, мы не сомневались — благо видали за Лугой в дрище брошенный и влезший по башню в жижу наш танк — БТ. Мы до него добрались с большим трудом — топко слишком. А "Пантера" больше — значит точно не долезть. Пошли рыть склады. Склады оказались странными — под тонким слоем земли — толстенный слой жженых железяк, разорванные винтовочные гильзы — немецкие и французские, пули с выплавившимся из них свинцом, огрызки обойм — и все. Но много. Рылись в этом хламе, надеясь хотя бы свинца наковырять, но толку никакого. Думали, что он должен вниз стечь — а он зараза маленькими комочками — аккурат на пульку.

Зато нашли снаряд. Здоровенный, с насечкой от резьбы на медном пояске и с полурасквашенным взрывателем — оболочка была наполовину сорвана, торчали забитые землей какие-то деталюшки и чуть ли не пружинки.

Тогда эта чушка показалась нам здоровенной, но сейчас полагаю, это был банальный 152 миллиметровый. Немного опасаясь — из-за гнусного вида взрывателя — сделали носилки и с трудом отволокли подальше за деревню. Очень далеко отволокли. Ну, во всяком случае мы так думали. Потому как закудохались изрядно.

Дальше собрали костерок, воткнули в него снарядец, подпалили все это и залегли метрах в двадцати — там яма была дельная — капонир, что ли старый.

Раньше мы такие чушки не рвали, а всякая мелочь на манер гранат и полковушечных снарядов и минометок не впечатляла.

Прождали пять минут, десять. К пятнадцати пошло. Все тихо. Костер что ли потух?

Тут и долбануло, хорошо никого не нашлось умного пойти глянуть — не выкатился ли снаряд из костра.

Хорошо нас тогда приложило, лежали некоторое время как глушенные рыбы.

А с неба комочки земли и веточки сыплются.

Особенно удивило — как гвоздануло по всему телу землей. Как с пары метров если бы плашмя упали. Говорим друг другу что-то, губы шевелятся — а не слышно, хотя не тишина вокруг. Глянули на костерок — тошно стало.

Вместо костерка в мерзлой земле воронка метра два диаметром, да в полметра глубиной, на воронке березы рубленные буквой зет лежат — и вместо полянки маленькой — поляна большая — все кусты и подлесок метров на десять сбрило — только огрызки торчат.

А Никон чуть не плачет — и губами шевелит интенсивно.