Риданские истории II - Виктор Александрович Авдеев
Но что, если он увидел вовсе не девочку? То, что устроилось у руля велосипеда больше походило на мелкого зверя, а не на ребенка. Слишком мало было это существо. А прическа, напоминающая девичью, могла быть лишь плодом разыгравшегося воображения, сбившего его с толку, или игрой теней в мрачном пространстве с недостатком света. Велосипед жалобно скрипнул и исчез во тьме за мерцающей лампой.
Светлячок наконец оторвался от потолка и, снизившись до шести футов над уровнем пола, направился тем же путем.
— Нет! Стой же! — взмолился Густав, протягивая руку к светящейся бирюзовой точке. — Куда ты? Остановись, там может быть опасно!
Густав понимал, что, возможно, бредит в своих мольбах, но продолжал просить остаться, в надежде ожидая ответа от существа, которое вряд ли умело говорить так же, как и он. И светлячок, конечно же, его не слышал. Он парил, как бабочка. Легко и трепетно, удаляясь от Густава без всяких угрызений совести, потому как и это чувство не могло уместиться в тело такого крохотного и хрупкого, но божественно прекрасного создания. И Густав, сопротивляясь чувству, кажется, навсегда приклеившегося к нему страха, побрел по коридору, хотя и сам до конца не понимал, зачем идет за искрой живого света.
Он вдруг почувствовал, что слышит какие-то голоса, и его окатило новой волной ледяного ужаса. Почему все так явственно, как наяву? Кто все эти люди, чьи голоса звучат в его мозгу, такие явные, как взаправду? Живые или мертвые? Если сердце его еще бьется, то он не умер. Значит, это место — грань между жизнью и смертью. А раз так, здесь могли быть и другие заблудшие души. Но добрые ли они или злые? Духи или люди? И почему голоса раздаются в его голове? Или все-таки в пространстве?
Голоса были слишком тихие, и слов он разобрать не мог. Но почему-то вспомнил о девочке. Потому что ее песенка звучала чуточку громче и более отчетливо. «Какие там были слова? — попытался вспомнить Густав, чтобы отвлечься от неразборчивого бормотания в голове. — Что-то про лошадок, кажется. И жаркий лучик. Вроде бы, лучик тоже друг. Да, друг! Как и мой светляк…»
Он миновал приоткрытую дверь, вторую по счету от той, что была заколочена досками с надписью «Пожарный выход» над ней. В свете плачущей расплавленным парафином свечи он мельком увидел там несколько беспорядочно расставленных железных кроватей на кафельном сером полу. Таких же, как и в коридоре, только поверх их ржавых остовов покоились сбившиеся рваные матрасы неопределенного цвета и замызганных грязными пятнами. Из прохода веяло той же прелой гнилью. Следующая комната была богата инвалидными креслами, судя по груде колес и сидений, сбившихся в одну большую кучу. Четвертая комната с распахнутой наполовину дверью оказалась гораздо страшнее всех предыдущих.
На этот раз пламя огня выхватило из темноты еще несколько кресел. Одно из них, как показалось Густаву, тихонько пискнуло ржавыми колесами. За ними расстилался целый ворох пожелтевшего ветхого белья на полу. Эту тряпичную пирамиду он углядел благодаря гудящей оранжевой лампе, прилаженной к дальней стене. В ее слабом свете так же были едва различимы какие-то черные надписи на той стене, больше похожие не на слова, а на отдельные буквы, взятые из алфавитов разных стран, знаки и цифры, в понимании Густава не имеющие между собой никакой связи. И в тот момент, когда скрипнуло одно из кресел, Густав заметил нечто, похожее на тень, что скользнуло с сидения вниз черной легкой вуалью и заползло под ворох тряпья. Лампа замерцала, загудела сильнее и взорвалась, разбросав стеклянные осколки со звоном по полу. Все это произошло в течении нескольких мгновений, пока Густав проходил мимо. Затем с неожиданной силой и быстротой захлопнулась дверь, и эхо от удара пронеслось по коридору. Густав отскочил к окну, чуть не выронив из рук подсвечник. Тело сковало льдом, от ужаса появилось чувство нестерпимой рвоты, и тошнотворный комок уперся изнутри в солнечное сплетение. Густав смотрел и смотрел на захлопнувшуюся дверь, представляя себе самое страшное. Что она вот-вот вылетит с петель от сокрушительного удара, собьет его с ног и отбросит на оконную раму. Он разобьет своим телом пыльное стекло и вывалится наружу. А пока будет падать вниз, увидит выглядывающую наружу жуткую, просто мерзкую морду существа, которую только можно себе вообразить. И после новый конец? Или еще одно начало? Что будет тогда? И далеко ли ему падать?
Силясь отвести застывший взгляд от закрытой комнаты, Густав все же смог направить непослушные глаза в окно. Все, что он смог различить при лунном свете, лишь туман, плотно застилающий все вокруг, и макушки черных кривых деревьев, торчащие над ним. Верхние, самые верхние сучья деревьев. Пятый-шестой этаж или даже выше. Почти у Господа на пороге на самой вершине здания. Падение могло быть долгим смертельным. Настолько долгим, что скорее сердце перестанет биться, и он умрет от новой порции страха, чем почувствует напрягшейся спиной то мгновение, когда от мощнейшего удара разрываются внутри тела легкие, печень, почки и остальные органы. Затылок черепа, крошась на кусочки, проникает в мозг, мозг выдавливает из глазниц кровяные кружочки глаз. А распахивающиеся, словно крылья птицы, ребра рвут тело изнутри. И только потом утихает боль.
За размышлениями о возможном развитии событий Густав и не заметил, как голоса в пространстве затихли. И в коридор вновь пришла тишина, которую разбавлял только треск мерцающей лампы, но она уже совсем не привлекала к себе внимания Густава. И парящего под ней светлячка тоже. Он словно бы и не замечал ее, хотя, как известно, многие насекомые летят на свет.
Дверь оставалась на месте. Страх внутри Густава постепенно истончался, превращаясь в дремлющего длинного червя, свернутого в клубок. Но в любой момент он мог проснуться и вновь терзать все тело Густава, дергать за ниточки-нервы, как куклу-марионетку, сводить с ума. Больше всего Густаву сейчас хотелось оказаться подальше от этого места: где угодно, но только не здесь. Он вновь с надеждой вскинул взгляд на светлячка, так беззаботно пляшущего под мерцающим светом. Затем он посмотрел на последнюю в ряду дверь справа, которую ему оставалось миновать. Из темной щели проема на Густава мертвыми глазами таращилась чернеющая пустота. Дальше той ощерившейся беззубой улыбкой комнаты дверей не было. Как и окон напротив. Только голая стена и мрак коридора. То пространство, в котором утонули очертания трехколесного велосипеда со странным существом.
Он не хотел идти туда, в пугающую Тьму, он не хотел оставаться здесь рядом с Тенью. Густав тянулся лишь за
