Андрей Дашков - Бледный всадник, Черный Валет

Зато все двенадцать человек избавились от разных форм психологической зависимости и теперь были вполне довольны жизнью. Например, гимназистка, которая шла топиться по поводу несчастной любви, передумала, а пьяница вдруг заделался трезвенником и ни с того ни с сего принялся расширять погреб у себя в хате. По ночам он тайно выносил в мешках землю и разбрасывал ее в огороде. Остальные сохраняли статус полезных членов общества — до определенного момента.

60. ЭКСКУРСИЯ

Дикарю было не до девок. Он воспользовался любезностью хозяина и нажрался так, словно подозревал, что следующего раза уже не будет. Поскольку пища оказалась слишком жирной, а к хлебу он не привык, вскоре его неудержимо потянуло в сортир. Это уютное сооружение он многократно посетил в сопровождении телохранителей обер-прокурора, не отходивших от него ни на шаг. В общем, сбежать он вряд ли сумел бы, даже если бы захотел.

Ослабев от поноса, бедняга завалился спать на диване в хозяйском кабинете и проспал до захода солнца. Это вполне соответствовало лесному режиму.

Ему приснилась темная изба, в которой он провел свое детство и юность — невинный заложник папашиной мизантропии. Черный лес окружал его и дышал покоем. Где-то вдали кричала кукушка; дикарь по пальцам досчитал до десяти, и ему надоело…

Вдруг снаружи раздались шаги — отец возвращался с охоты. Он вошел — грузный, сильный, отчужденный — и сбросил с плеч добычу — существо, похожее на покрытую лишаями обезьяну, но с рожками на простреленной голове и с копытцами на нижних конечностях.

Потом отец расстегнул пояс и положил на лавку пистолеты. Когда дикарь потянулся к ним, рогатое существо, которому полагалось быть мертвым, подняло одно веко и пригрозило ему морщинистым пальцем.

— Не все сразу, сынок! — предупредило оно голосом обер-прокурора, а папаша мгновенно развернулся и врезал дикарю между глаз…

Когда он снова открыл их, обнаружилось, что его пытаются растолкать сразу двое хмурых слуг. Спросонья дикарь начал отмахиваться, и тем ничего не оставалось, кроме как невежливо с ним обойтись. В результате он приобрел еще пару синяков и уверенность в том, что в гостях ничуть не лучше, чем дома.

Потом в кабинет вкатился обер-прокурор, уже одетый в плащ с капюшоном, и велел «сынку» собираться. Сам старик ощущал небывалый прилив сил и надеялся, что его не укачает, пока они доберутся до цели. Глазки блестели, как у пьяного; на щечках играл лихорадочный румянец. Капризная стерва-судьба потребовала от него, инвалида, совершения еще одного подвига во имя процветания города — что ж, он был готов к испытаниям («Зато как оттянемся на том свете!» — бывший поп до сих пор свято верил, что Божья милость пропорциональна земным заслугам).

Дикарю дали переодеться в старые поварские шмотки — просторную рубаху из грубого полотна и штаны, сшитые из кусочков материи, которые по крайней мере не стесняли мужского достоинства. После этого кресло с обер-прокурором загрузили в его великолепную коляску с откидной крышей, мягкими рессорами и резными деревянными крестами на дверцах. Старик сразу же спрятал голову под капюшон. Дикарь сел напротив, а вооруженные телохранители — по обе стороны от него. Очевидно, на тот случай, если он все-таки решит улизнуть. Пара белых кобыл потащила коляску в неизвестном ему направлении.

Народу на улицах было немного; патрули отдавали честь, вскидывая руки; прохожие останавливались и глазели вслед — Отец-основатель выезжал нечасто; некоторые верноподданно кланялись. Криков «да здравствует!..» не раздавалось. Обер-прокурор равнодушно сосал леденец на палочке и выглядел при этом полным придурком.

Спустя некоторое время коляска выехала на огромную и почти полностью погруженную во мрак площадь. На ней стоял заброшенный дом из белого камня в окружении таких же заброшенных домов, но этот явно господствовал над всеми. Провалившаяся крыша была покрыта толстым слоем голубиного помета. Сквозь чердачные окна можно было разглядеть десятки спящих птиц. Из грунта, нанесенного ветром на карнизы, проросла трава, а кое-где даже кусты. Зоркие глаза дикаря различили в уцелевших стеклах пулевые отверстия с расходящейся от них паутиной трещин. Несмотря на признаки обветшания, дом, казалось, до сих пор хранил некую мрачную тайну.

Когда-то священник хотел сровнять его с землей, но потом решил оставить все как есть — пусть напоминает жителям Ина о временах беззакония и варварства. Это был самый центр города, однако существовало пятно, внутри которого почему-то никто не хотел селиться. Впрочем, кое-что было предусмотрено на тот случай, если кто-нибудь из молодых все же проявит нездоровое любопытство…

Ближайшим оживленным местом была забегаловка «Голубая мечта», расположенная в сотне метров от бывшего дома Начальника. Здесь подавали жареных голубей, блюда из голубиных яиц и торговали перьями. Сейчас возле дверей заведения околачивался какой-то плюгавенький типчик, покуривал папироску и внимательно наблюдал за коляской обер-прокурора.

Когда кресло опустили на землю, старик ткнул дикаря кулаком в бок:

— Сейчас совершим небольшую экскурсию, сынок. Не пожалеешь. Тебе это будет полезно. А вы, мальчики, подождите здесь. Вот этот парень меня сам покатает.

— Не положено, — буркнул один из мордоворотов.

— Какого хрена?! Отправлю на Дачу!

— Не имеем права. Приказано сопровождать господина обер…

— Заткнись!

До старика дошло, что его обскакали — и уже давно. Синод давал понять, кто в городе настоящий хозяин. Реликвию в каталке уже списали со счетов.

Обер-прокурор сжал кулачки от досады. Границы его власти были четко обозначены и простирались ненамного дальше безобидных чудачеств. Впрочем, еще не все потеряно.

— Значит, пойдете с нами, мальчики? — переспросил старик с хитрой ухмылочкой.

— Так точно.

— Тогда пеняйте на себя, кретины. Вперед — к черному ходу. И не рассуждать!

С тыла дом прикрывал одичавший сад. Старые бесплодные яблони разрослись так густо, что за ними не было видно дверей. Сухие сучья торчали из окон. Цепляясь за выступы стены, наверх карабкались побеги винограда.

Дикарь искоса наблюдал за телохранителями — видно было, что обоим не по себе. Обер-прокурор тщательно скрывал свои истинные чувства. Его напускной оптимизм был всего лишь дешевой бравадой. Он не посещал этот дом давным-давно. С тех самых пор, как здесь были убиты больше тридцати человек. Убиты безжалостно и быстро. Бойня продолжалась каких-нибудь десять минут. Трупы священник опознавал лично. Тогда это занятие доставило ему тщеславное удовлетворение. Сейчас он испытывал нечто совершенно другое. Чуть ли не благоговейный трепет.