Игорь Кром - Самая страшная книга 2015

Он покрылся плесенью, потрескался и потерял цвета. Шероховатые ребра на рукоятке стерлись, проточенные дождями и ветром, шляпки миниатюрных болтиков, когда-то покрытые черным лаком, теперь были ярко-рыжими от наросшей ржавчины.

Черно-стальной корпус выровнялся по цвету, став однородным, блекло-серым.

Его почти невозможно было узнать, но все равно — ни с чем не спутаешь. Все тот же знакомый Лехин пистолет.

Уже не наш. Только Лехин.

Когда я взял его в руки, меня охватили приятные ощущения: кончики нервов стало пощипывать, словно все вокруг находилось во сне, легком, как весенний ветер. Мне снова тринадцать лет, я уверен в каждом своем шаге, я знаю, что мое оружие сразит любого противника. Целиться не надо, пули бьют без промаха, правило только одно — раньше всех крикнуть: «Падай, ты убит».

С обратной стороны пластик сохранил краски: там ствол был таким же, как и двадцать пять лет назад. Видимо, игрушка лежала этим боком к земле, и солнце до него не добралось. Разве что лесная трава добавила ядовито-зеленых разводов, ощетинившихся язвами в трещинах корпуса.

— Давно это было, правда, сынок? — вымученно произнес отец.

Я нажал кнопку на рукоятке. Магазин даже не шевельнулся, хотя, по идее, должен был легко выпрыгнуть прямо в ладонь.

Попробовал поддеть ногтем и вытащить силой.

Пластмасса со скрипом подалась. Из зазоров посыпались хлопья ржавчины и соли.

Пружина совсем хлипкая, проволока того и гляди рассыплется песком. Но обойма из Лехиных камешков — блестящих, с острыми краями-гранями, заточенными, словно бритвенные лезвия — до сих пор на месте. Ни один не раскололся и не стал трухой с течением времени.

Только теперь их не пятнадцать, а десять.

— Десять... — мой голос схватил за хвост убегающую мысль.

— Помнишь, как Леша собирал их? — спросила мама, старательно перемешивая сахар в чае.

Конечно, помню. Леха выбирал с толком, самые острые — чтобы смогли проникнуть под шкуру, а блестящие — чтобы победить черную душу чудовища, которого он так боялся.

А ведь он действительно верил в эти камешки.

— Вот и понесли они его в лес, — добавил отец. — Заигрался.

Димка больше не ерзал: сидел тише воды ниже травы, внимательно слушая и чувствуя, что за нашими словами прячется что-то жуткое и интересное, о чем никто не станет ему рассказывать.

— Где ты нашел это, мало́й?

— В лесу за нижней дорогой, ну, той, что больше не пользуются. Есть там одно место, куда из местных пацанов никто не ходит. Они, дураки, всего боятся, а я вот не испугался и пошел. Ну, и ничего страшного там не было. Сначала кругом деревья: очень много, все кривые, какие растут, а какие уже упали; а потом большая поляна и такой здоро-о-овый пень. Рядом с пнем и нашел, в траве.

— Вот как... А где именно рядом с пнем?

— Рядом... ну, это... рядом... Не знаю, как по-другому сказать...

Понятно.

У Димки свои тайны.

Спустя десять лет после исчезновения Лехи я преодолел свой страх, пришел туда, обыскал поляну, перекопал каждый миллиметр, но ничего не смог найти — даже костей.

Не то что пистолета.

Тогда мне стало легче. Появилась уверенность в той правде, которой верили все: Леха просто потерялся, не нашел дорогу домой. Никакого Медведя не было.

Он всего лишь заблудился.

Как и все те, кто когда-то исчезал в лесу.

А дрожащие голоса, передававшие историю о Старухе, что похищает маленьких детей и пожирает их в чащобе, — перепуганное темнотой детское воображение. Очередная сказка про Бабу-Ягу.

Это было настольно очевидно, что у меня никогда не возникало и тени сомнения в обратном.

Вплоть до того момента, пока я не увидел Лехин пистолет, и Димка не сказал, что нашел его на той поляне.

Рядом с Пнем. Волшебным Пнем, из которого появляется ужасный Медведь.

— Пап, можно я сегодня заночую на улице, в доме, что мы с пацанами построили? Деда с бабой не пускают, пусти ты!

Я сделал глоток из чашки. Мама по-прежнему покупает самый дешевый чай: этот отвратительный вкус ни с чем не спутаешь. Но стоит добавить туда две ложки сахара, и появляется необычный эффект: я успокаиваюсь, из головы исчезают посторонние мысли, а освободившаяся пустота заполняется голосами прошлого, что звучат тепло и умиротворяюще.

По привычке закинув ногу на ногу, я снова ударился о крышку стола.

Ну надо же, дети до сих пор строят дома в поленницах. Только теперь те выглядят гораздо лучше. Раньше из дров делали лазы и укрепляли их досками так, чтобы можно было передвигаться внутри, как в лабиринте. Или как в муравейнике. Хороший дом строился не один месяц, требовалось пересобрать поленницу от начала до конца, но зато и результат того стоил: самая лучшая и совершенная конструкция становилась центром мира, здесь собиралось больше всего детей, здесь проходили игры, правила которых были настолько запутаны и нелогичны, что ни один человек старше шестнадцати лет не мог их понять.

Такими я помнил дома в поленницах со времен детства.

Но тот, что построил Димка с друзьями, — он отличался.

Этот дом был не просто большим — гигантским. Никаких лазов — вместо них просторные проходы, тщательно выложенные самыми ровными и крепкими полешками. Они были узкими, но в них вполне мог протиснуться и взрослый человек. Не знаю, как такая конструкция получилась у детей — может, помогли статьи из интернета, может, внутреннее чутье, — но стены были сложены идеально: ничего не шаталось и не требовало гвоздей. Доски настелены только сверху, так, чтобы внутрь не затекала вода во время дождя.

Проходы в поленнице петляли, изгибаясь так, что я потерял ощущение пространства, пока не оказался в небольшой комнате со сколоченной из досок мебелью: столик, несколько табуретов и кровать, на которой лежал старый матрас и несколько одеял.

— Кровать всего одна, поэтому мы на камень-ножницы-бумага разбиваем, кто будет на ней спать, а остальные из дома спальники притаскивают, — пояснил Димка.

Старики рассказывали мне про этот дом. По всей округе он вызывал улыбку и чувство гордости, но никто даже и не догадывался о его истинном назначении.

Я все понял, когда увидел на входе нарисованные мелом знаки. По всей поленнице растянулись коряво нацарапанные звезды, солнечные диски с лучами, ромашки и листья. От дождя к дождю рисунки размывались — повсюду были потеки мела, но это не останавливало детей, и поверх рисовались новые символы. Этими же символами были покрыты и стены проходов. Я с головы до ног испачкался в меле, пока Димка вел меня внутрь.