Рэй Брэдбери - Октябрьская страна (сборник)

– Ладненько, ладненько, а это, должно быть, Тимоти?!

– Что?

Его коснулась чья-то холодная рука. Сверху глядело вытянутое косматое лицо.

– Хороший парень, чудный парень, – произнес незнакомец.

– Тимоти, – сказала мама, – это дядя Джейсон.

– Здравствуйте, дядя Джейсон.

– А вот там… – Мать увлекла дядю Джейсона дальше. Он, уходя, обернулся через плечо и подмигнул Тимоти.

Тот снова остался один.

И, будто с расстояния в тысячу миль, из мерцающей темноты донесся высокий и мелодичный голос Элен:

– А мои братья и в самом деле очень умны. Угадайте, чем они занимаются, тетя Моргиана!

– Представления не имею.

– Они заправляют городским похоронным бюро.

– Что? – оторопела тетушка.

– Да! – Пронзительный смех. – Не правда ли, бесценное местечко?

Снова смех. Тимоти замер на месте.

– Они добывают средства к существованию матери, отцу, всем нам. Кроме, конечно, Тимоти…

Повисла тяжелая тишина. Голос дяди Джейсона:

– Ну? Выкладывай, что там с Тимоти?

– Ох, Лаура, твой язычок… – вздыхает мать.

Лаура раскрывает рот, Тимоти зажмуривается.

– Тимоти не любит… ну хорошо, ему не нравится кровь. Он у нас чувствительный.

– Он выучится, – говорит мать. – Он привыкнет, – говорит она жестко. – Он мой сын, и он научится. Ему еще только четырнадцать.

– А я этим вскормлен, – сказал дядя Джейсон, его голос переходил из одной комнаты в другую. Ветер снаружи играл деревьями, как на арфе, в оконное стекло брызнули мелкие капли дождя. – Вскормлен… – И голос пропал в тишине.

Тимоти прикусил губу и открыл глаза.

– Видимо, это моя вина. – Теперь мать показывала гостям кухню. – Я пыталась заставить его. Но детей ведь нельзя заставлять, это только сделает им больно, и они никогда не обретут любви к правильным вещам. Вот Байон, ему было тринадцать, когда…

– Понятно, – пробормотал дядя Джейсон. – Думаю, что Тимоти исправится…

– Уверена в этом, – с вызовом ответила мать.

Огоньки свечей колыхались, как тени, и скрещивались во всей дюжине затхлых комнат. Тимоти озяб. Вдохнув запах горящего сала, он машинально взял свечу и пошел по дому, делая вид, что расправляет ленты крепа.

– Тимоти, – прошептал кто-то возле стены, с придыханием и присвистом. – Тимоти боится темноты!

Голос Леонарда. Ненавистный Леонард!

– Мне нравятся свечи, вот и все, – с упреком прошептал Тимоти.

Вспышка, сильный грохот. Каскады раскатистого смеха. Постукивания и щелчки, восклицания и шелест одежд. Холодный и влажный туман валит сквозь переднюю дверь. А среди тумана приводит в порядок свои крылья высокий и статный мужчина.

– Дядя Эйнар!

Тимоти бросился со всех своих худых ног вперед, прямо сквозь туман, в сторону зеленых колышущихся теней и с разбегу влетел в распростертые ему навстречу объятия Эйнара. Дядя поднял его.

– У тебя есть крылья, Тимоти. – Он подбросил мальчика легко, как головку чертополоха. – Крылья, Тимоти. Летай!

Лица внизу закружились, темнота пришла в движение. Дом пропал, Тимоти почувствовал себя легким ветерком. Он взмахнул руками; пальцы Эйнара поймали его и снова подкинули к потолку. Потолок надвигался, словно падающая стена.

– Лети, Тимоти! – кричал Эйнар своим глубоким голосом. – Маши крыльями, маши!

Он чувствовал сладостный зуд в лопатках, как будто оттуда росли корни, вырывались наружу, чтобы развернуться новенькими влажными перепонками. Он лепетал какие-то безумные слова. Эйнар еще раз швырнул его кверху.

Осенний ветер приливом вломился в дом, дождь обрушился вниз, раскачивая балки, гася пламя свечей. И вся сотня родственников, всех сортов и размеров, выглядывала из черных зачарованных комнат, втягиваясь, будто в водоворот, туда, где Эйнар удерживал ребенка, словно жезл посреди ревущих пространств.

– Довольно! – крикнул Эйнар.

Тимоти, опущенный на доски пола, в изнеможении рухнул перед ним, счастливо рыдая:

– Дядя, дядя, дядя!

– Неплохая штука – летать, а, Тимоти?! – усмехнулся дядя Эйнар, склоняясь к мальчику и ероша ему волосы. – Хорошая, хорошая…

Дело шло к утру. Большинство гостей прибыло, и все уже собирались отправиться в постели и беззвучно, без движения проспать до следующего заката, когда настанет пора выбираться из роскошных сундуков и начинать кутеж.

Дядя Эйнар двинулся к погребу вместе с остальными. Мать указывала им дорогу к множеству рядов отполированных ящиков. Крылья, словно из парусины цвета морской волны, тянулись за Эйнаром, терлись друг о друга со странным свистом, а когда задевали за что-нибудь, то слышался мягкий звук, будто кто-то постукивал по барабанным перепонкам.

Тимоти лежал наверху, думал свои нелегкие думы и пытался полюбить темноту. В темноте ведь можно делать множество вещей, за которые люди тебя никогда не будут критиковать, потому что никогда этого не увидят. Он в самом деле любил ночь, но любовь эта была неполной: иной раз вокруг было так много ночи, что кричать хотелось.

В подвале бледные руки захлопывали крышки ящиков. Некоторые родственники копошились, устраиваясь в углах, – головы на руки, веки прикрыты. Солнце взошло. Все уснули.

Закат. Пирушка началась, словно в один миг разлетелось гнездовье летучих мышей – с воплями, шелестом, свистом. С громким стуком распахивались дверки ящиков, из подвальной сырости наверх понесся топот ног. Припозднившиеся гости стучались и с парадного, и с черного входа; их впускали.

На улице дождило, промокшие гости скидывали свои плащи, вымокшие шапки, забрызганные накидки и отдавали их Тимоти, который относил добро в чулан. Комнаты были набиты до предела. Смех кузины, раздавшийся в одной из комнат, отражался от стен другой, рикошетил, петлял, закладывал виражи и возвращался в уши Тимоти уже из четвертой комнаты, но в точности такой же циничный и ехидный, каким был сначала.

По полу пробежала мышь.

– Узнаю вас, Niece Leibersrouter! – воскликнул отец.

Мышь прошмыгнула между ног трех женщин и скрылась в углу. Несколькими мгновениями позже в углу, будто из ниоткуда, возникла прекрасная женщина и так там и стояла, улыбаясь всем собравшимся своей белозубой улыбкой.

Кто-то приник к запотевшему оконному стеклу кухни. Он вздыхал, и стонал, и стучал, прижавшись к стеклу, но Тимоти ничего не мог сделать; он ничего не видел. Сейчас он был не здесь. Вокруг шел дождь, дул ветер, и темнота затягивала его в себя. В доме танцевали вальсы; высокие сухопарые фигуры делали пируэты в такт чужеземной музыке. Лучи звезд мерцали в поднимаемых бутылках, а паучок упал и не спеша зашагал по полу.

Тимоти вздрогнул. Он снова был в доме. Мать отправляла его сбегать туда, сбегать сюда, помочь, услужить, сходить на кухню, принести это, забрать тарелки, разнести еду… и… весь праздник вращался вокруг него, вот только – без него, не для него. Дюжины толпящихся гостей толкались, отпихивали его, не замечали.