Роберт МакКаммон - Жизнь мальчишки. Том 2.

Дальнейшее легко предугадать: по телефону срочно были вызваны в школу мои родители. Мало сказать, что они были напуганы моим поведением. Мне запретили появляться в школе в течение трех дней, а кроме того, наш директор — маленький и щуплый человечек, похожий на птичку, с очень подходящей ему фамилией “Кардинал” — приказал мне, прежде чем я переступлю порог класса, принести письменное извинение перед миссис Харпер и передать ему лично. Мое письменное извинение должно было быть подписано обоими родителями.

Глядя мистеру Кардиналу прямо в глаза, в присутствии собственных родителей, я отчеканил, что меня могут исключить из школы хоть на целых три месяца или выгнать вообще, но никаких извинений миссис Харпер я писать не стану, потому что мне надоело, что меня каждый день называют дубиной стоеросовой, а кроме того, мне до смерти надоела математика и вообще тошнит от всего происходящего.

Отец поднялся со стула.

— Кори? — поражение спросил он. — Да что с тобой творится?

— Никогда еще в истории этой школы ни один ученик не посмел ударить учителя! — пропищал мистер Кардинал. — Я не знаю к” единого случая! Этого мальчика нужно хорошенько высечь, чтобы он запомнил урок на всю жизнь!

— Мне тяжело это говорить, — подал голос отец, — но я полностью с вами согласен.

По дороге домой я попытался еще раз все объяснить родителям, но они, меня не слушали. Они просто не слышали моих слов. Отец сказал, что для того, что я сделал, нет прощения, а мама добавила, что ей в жизни еще не было так стыдно. Поэтому я замолчал в молчал всю дорогу, а за моей спиной в кузове пикапа погромыхивал Ракета. Порка действительно была произведена собственноручно отцом. Все произошло быстро, но довольно болезненно. Тогда я еще ничего не знал, что за день до случившегося отец получил от босса разнос за то, что перепутал этикетки с ценой на коробках с конфетами к Рождеству. И я, конечно, ничего не знал о том, что босс моего отца в “Большом Поле” был на целых восемь лет его младше, при этом гонял на красном “буревестнике” и обращался к моему отцу запросто “Томми”.

Порку я вынес без единого звука, но, оказавшись у себя в комнате, бросился лицом в подушку и разрыдался.

Вошла мама. У нее в голове не укладывалось, что заставило меня так ужасно поступить. Она добавила, что понимает, что я еще не пришел в себя после гибели Дэви Рэя, но жизнь продолжается, Дэви Рэй на небесах, а нам всем нужно взять себя в руки. И еще она сказала, что мне все равно придется извиниться перед миссис Харпер в письменном виде, хочу я этого или нет, и чем раньше я это сделаю — тем лучше. Оторвав голову от подушки, я ответил, что отец может пороть меня хоть каждый день и до скончания века, но я не стану писать никаких извинений.

— В таком случае, молодой человек, тебе придется посидеть несколько дней дома и поразмыслить над своим поведением, — сказала она. — А на голодный желудок всегда думается легче.

Я ничего не ответил маме. Потому что отвечать было нечего. Мама вышла из комнаты, а я лежал и слушал доносившиеся из гостиной приглушенные встревоженные голоса. Родители говорили о том, что со мной случилось неладное и почему я стал таким неуправляемым и потерял всякое уважение к взрослым. Потом я услышал звон расставляемых на обеденном столе тарелок, до моих ноздрей донесся запах жареного цыпленка. Тогда я повернулся лицом к стене и уснул.

Мне снова приснились четыре негритянки. В самом конце сна я увидел ярчайшую вспышку света и беззвучный взрыв — и проснулся. Будильник снова валялся на полу, я опять сшиб его со столика, но на этот раз родители не вбежали на шум, чтобы узнать, что стряслось. На этот раз будильник уцелел; стрелки на его циферблате показывали два часа ночи. Я встал с кровати и выглянул в окно. На острых концах месяца запросто можно было повесить шляпу. По другую сторону холодного оконного стекла в тишине ночи ярко мерцали равнодушные звезды. Я подумал, что ничто на свете не заставит меня извиняться перед Луженой Глоткой; может, это во мне говорило наследство дедушки Джейберда, но я точно знал, что я буду не я, если приду к Гарпии с повинной головой. Черта с два.

Мне нужно было поговорить. С кем-то, кто мог меня понять. С кем-то вроде Дэви Рэя.

Теплая куртка на фланелевой подкладке висела возле входной двери. К сожалению, воспользоваться парадным входом я не мог, потому что скрип и стук двери обязательно разбудили бы отца, поэтому я натянул самые плотные джинсы, надел два свитера и вязаные перчатки. Потом я принялся осторожно поднимать окно. Петля рамы скрипнула всего раз, но так пронзительно, что у меня волосы встали дыбом.

На мгновение я замер, но не услышал в соседней комнате ни звука, ни шагов, ни скрипа кровати. Открыв окно полностью, я бесшумно выбрался на улицу на морозный воздух.

Я снова поднял окно, предусмотрительно оставив щелочку, в которую можно было просунуть пальцы и зацепиться. Потом, вскочив на Ракету, как ветер понесся по дороге, освещенной скупым светом остророгой луны.

Колеся по пустынным улицам, я посматривал на желтые фонари светофоров, которые предупредительно мне подмигивали. Пар от моего дыхания клубился быстрым облачком, уносившимся назад щупальцами маленького осьминога. В окошках некоторых домов горел свет — светили лампы у туалетов, сияние которых должно было обезопасить полуночную прогулку на ощупь. Нос и уши моментально заледенели; в такую ночь по домам сидели все: и собаки, и Верноны Такстеры. Направляясь к Поултер-хилл, я сделал приличный крюк, примерно с милю или побольше, потому что мне нужно было обязательно взглянуть на одну вещь. Медленно, стараясь не дребезжать рамой, я проехал мимо дома, отдельно стоявшего на трех арках земли, с лужайкой для выпаса лошадей и конюшней.

В одном из окон второго этажа горел свет. Слишком яркий для ночника. Док Лизандер не спал. Он слушал свои иноземные радиостанции.

Любопытная мысль зародилась в моей голове. Может, все дело в том, что док Лизандер стал “совой” оттого, что боится темноты? Страх одиночества заставляет его сидеть всю ночь напролет, в самые сонные и тихие часы, и крутить ручку приемника, слушая голоса со всего мира, которые создают иллюзию, что он не один?

Я решительно повернул руль Ракеты и покатил от дома ветеринара. Со дня несчастья с Дэви Рэем я не пытался разгадать тайну зеленого перышка. В прошедшие дни, наполненные смертью, горем и тяжестью сомнений, даже телефонный звонок мисс Гласс Голубой требовал слишком большого напряжения душевных сил. Ломать голову над мрачной тайной того, что лежало в не ведающем света придонном иле озера Саксон, казалось мне недостаточным для того, чтобы изгнать из своей души сгустившуюся там тьму. О том, что док Лизандер имеет к этому хотя бы косвенное отношение, я просто не мог думать. Если док Лизандер и вправду в чем-то замешан, то чего тогда стоит мир, в котором мы живем? В нем не останется ни слова правды.