Андрей Дашков - Двери паранойи

62

В очередной раз я недооценил латиноса и боеготовность его шайки. Реакция «Маканды» последовала сверхъестественно быстро. Честное слово, лично я предпочел бы иметь дело с дивизией внутренних войск. Не сомневаюсь, что при возникновении любой другой, хотя бы частично предсказуемой угрозы Фариа придумал бы какой-нибудь фокус-покус, а тут даже Фариа выглядел слегка обалдевшим. Или забалдевшим, но об этом мне трудно судить.

Чертовщина началась, как только катафалк вырвался за пределы обнесенной забором территории на шоссе, которое еще вчера, по утверждению Верки, было в прекрасном состоянии. Сегодня же наши кости немилосердно потряхивало – так, что в ушах стоял нездешний звон. Верка давила на акселератор, и без того утопленный до предела. Чувствовалось, что ей не терпится убраться подальше от дотлевающих останков муравейников, однако впереди нас ожидало кое-что похуже.

Поток набегающего воздуха замораживал лицо, впивался в глотку, выкалывал глаза. Фары «джипа» рыскали, будто прожекторы ПВО во время вражеского налета. Мне казалось, что машина испуганно водит ими туда-сюда. Дурацкая иллюзия, и не вполне безобидная. К тому же я не узнавал окрестностей. Я отчетливо помнил, что по обе стороны шоссе рос сосновый лес, а сейчас фары выхватывали из темноты нагромождения булыжников, похожие на тысячелетние скопления козьего дерьма. Ни малейших признаков растительности. И ни одной встречной машины. Попутных и подавно.

Спустя несколько минут стало значительно теплее, и можно было бы перевести дух, но тут забарахлили нервишки. Я уже открыл рот, чтобы приказать Верке возвращаться, и когда оглянулся назад, увидел лишь струйки крови, сбегавшие по заднему стеклу. Высунул голову в окно – там, откуда мы ехали, вскрылась пурпурная рана заката, на фоне которой четко вырисовывались зубцы горной цепи. А ехать мы должны были с юга…

Впереди тоже не было ничего похожего на огни города с двухмиллионным населением. Дорога начала петлять. Верка крутила баранку, скрипя зубами от злости. Фариа медитировал, вцепившись в бронзовый гроб. Я не удивился бы, если бы старик постепенно растаял, оставив нам в качестве сувениров свои ногти и седые волосья. Что-то подсказывало мне: дела плохи как никогда.

Мимо промелькнул столб с указателями. Я мог бы поклясться, что надписи сделаны светоотражающей краской на немецком языке. Но больше всего меня поразили числа рядом с надписями. Таких расстояний вообще не было на нашем проклятущем шарике, разве что кто-то решил измерить их в миллиметрах. Десятки нулей сверкнули, как пустые глаза, как разинутые рты, как расколотые пополам значки бесконечности, и канули в породившую их космическую пустоту.

Верка смачно выматерилась и одной рукой достала из лифчика косяк. Нечленораздельно промычала – по-моему, просила прикурить. Я дал, хотя зажигалка тряслась так сильно, что пламя едва не подпалило густо намазанные ресницы нашей боевой подруги. Я ей почти завидовал – когда возникали проблемы, у нее всегда были наготове розовые очки. Хотел и сам затянуться, но босс внезапно возразил, и я предпочел нервное дрожание конечностей сильнейшей головной боли. Интересно, для каких целей он приберегал мою непорочность?

Этот вопрос интересовал меня ровно две секунды. Потом я увидел нечто невообразимое. Слева и справа от дороги торчали чьи-то гигантские ноги. В багровом закатном свете казалось, что все происходит в фотолаборатории. Задрав голову, я устремил взгляд на то место, откуда ноги растут.

Место было частично прикрыто шортами, из расстегнутой ширинки торчал умопомрачительный брандспойт для слива отработанной воды. Пухлые пальчики держали его, как сигарету. В шорты была заправлена майка с изображением Микки-Мауса, а еще выше плавало лицо, которое могло принадлежать восьмилетнему Максиму Голикову, каким я помнил его по фотографии из семейного альбома. И этот ребеночек ростом с Останкинскую телебашню вдохновенно целился в маленького четырехколесного жучка, ползущего в углублении почвы…

Когда «джип» попал под струю, имевшую около полутора метров в поперечнике, его едва не смыло с дороги. Нас спасло то, что смываться было некуда – автомобиль находился в узкой ложбине, которая напоминала трассу для бобслея. Как только волна схлынула, мы жадно задышали, будто спасенные утопленники, – и хорошо еще, что струя оказалась теплой. На запах уже никто не обращал внимания. Лично я решил считать душ лечебным.

Стало ясно, что эту «полосу препятствий» мы вряд ли преодолеем. Окружающее пространство стремительно меняло свой масштаб. Искаженная перспектива и нарушенные пропорции превращали нас то в карликов, которых могла сожрать полевая мышь, то в великанов, которым грозило удушье в стратосфере. Я не понимал, зачем и куда мы движемся, – и, по-моему, это уже не зависело от наших желаний.

Верка тряслась, словно внезапно заболела пляской Святого Витта. «Джип» разгонялся все сильнее, заглатывая черный воздух дырой, зиявшей на месте выбитого лобового стекла. Вибрация пронизывала машину – и даже не вибрация, а неравномерная дрожь, будто лихорадило живое существо. Шум двигателя не был слышен, зато громко шелестели шины. Саркофаг стало бросать из стороны в сторону, как спичечную коробку; Фариа распластался на нем, похожий на раздавленную летучую мышь…

Вскоре запахло океаном, но соленый бриз быстро сменился пустынным самумом. Земля и небо несколько раз поменялись местами; казалось, мы вращаемся на слетевшем с опор «чертовом колесе». Верка захохотала и иступленно заколотила себя по тощим ляжкам. Я понимал, что привело ее в неуемный восторг. Это было приближение смерти, замаскированной под сюрреалистический аттракцион, – наверняка не худшая ее разновидность и определенно самая завораживающая.

…Медленное растворение в чужих грезах под действием желудочного сока удовлетворяемого любопытства; фантастические галлюцинации, из которых исчезает даже твое микроскопическое присутствие; полная утрата восприятия, означающая, что ты стал частью объективного мертвого мира, – все это были признаки умирания, и с ними еще боролся кто-то за пределами моего осознания.

Последующее смахивало на дурные сны заключенного, мотающего пожизненный срок. Мы путешествовали внутри многоликой машины уничтожения, и всякий раз нас спасало только соскальзывание в новый кошмар. Здесь были смешаны разные эпохи, многие стили. Несочетаемое сочеталось с дьявольской гармонией. Я помню это смутно – как непрожитую жизнь.

63