Брайан Ламли - Психомех

Половина четвертого, днем. Сидя на краю кровати, Вятт сочинял фиктивный ход эксперимента и заносил его в журнал, описывая событие, приведшее к смерти Гаррисона. Тщательно фальсифицировав время проверки жизнедеятельности организма, физические реакции и данные по мозговой активности, он сделал отметку около каждой записи, чтобы показать отсутствие ненормальности.

Очевидно, сердце Гаррисона не выдержало эксперимента. Вот таким простым будет объяснение. Потребуется меньше часа для того, чтобы автоматические записи машины согласовать с его журналом.

За ним, завернувшись в черное и бледная, как смерть, совсем без сил спала Терри. Вятт тоже устал, но у него была работа, которую еще нужно выполнить. Сейчас Гаррисон вероятнее всего мертв. Явно мертв. Без поддержки Психомеха никто не сможет бесконечно выносить ужасы собственных кошмаров. Если все же он не мертв.., тогда Вятт просто увеличит степень стимуляции страха.

Он задрожал. Какого черта ты это делаешь! Затем он взял себя в руки и усилием воли прогнал эту мысль. К сожалению, слишком поздно.

Оставив Терри спящей беспокойным сном несмотря на усталость — она все время металась, он пошел в машинную комнату. Там, когда он увидел Гаррисона на ложе машины, Вятта прошиб холодный пот. Его панический страх мгновенно взял верх над здравым смыслом. Он допустил ошибку, испортил все дело. Другого объяснения не было.

Хотя, потея, Гаррисон и потерял много веса, он все-таки был жив. Невероятно, но мониторы показывали, что все функции его тела в порядке и работают нормально. Фигура на ложе Психомеха казалась расслабленной, на восковом лице даже проглядывало нечто вроде улыбки.

Чувствуя, как по спине и рукам побежали мурашки, Вятт сделал шаг к пульту управления. Он увеличил стимуляцию страха и выключил поддержку, обругав себя дураком. Слишком поздно проверять, но на миг он подумал, что ручки поддержки были запрограммированы слишком чувствительными. Казалось, что электронные внутренности Психомеха жужжат слишком громко. Невозможно, конечно, он лично выключал поддержку чуть больше двух часов назад.

Он покачал головой и нахмурился. Что же пошло не так?

Помощь Психомеха каким-то образом просочилась к Гаррисону, иначе сейчас он был бы мертв. Ладно. На этот раз он не ошибется, не оставит места для ошибки. Он повернул ручки поддержки до конца, пока они не щелкнули в положении “выключено”.

По крайней мере теперь это будет быстро...

Терри проснулась. Она взглянула на наручные часы, лежавшие на тумбочке.

— Ой! — ее рука метнулась ко рту. Она увидела напряженное лицо Вятта. — Он..?

— Нет, — ответил Вятт, его горло пересохло. — Но теперь недолго.

— А он.., я хочу сказать, будет...

— Почувствует ли он это? Ты это хочешь спросить? Будет ли ему больно? Нет, — солгал он. — Он просто уснет и не проснется, вот и все.

— Временами, — ее дыхание участилось, — мне так жаль его. Но...

— Но? Есть еще какие-то “но”?

— Только одно: но я люблю тебя.

— Любовь и убийство, — отрешенно произнес он через некоторое время. — Странные партнеры.

— Не говори так, — задохнулась она.

— Что, убийство? Так это правда. Мы вместе участвуем в нем. Надеюсь, ты понимаешь, Терри, что с этого момента мы соучастники?

Она кивнула, затем зажмурила глаза и замотала головой, через некоторое время отбросила простыню, обнажая перед ним свое красивое тело. Приоткрыв глаза, она сладострастно шевельнулась, зная, что ему нравилось наблюдать за ее движениями.

— Я не хочу больше думать, — сказала она. — Раздумья только причиняют боль. Я снова хочу почувствовать тебя внутри себя.

Вятт сбросил халат и лег к ней в постель. Она потянулась к нему, теплая по сравнению с ним. И через несколько мгновений все снова вылетело у него из головы.

Сладкое забвение...

Дальше Гаррисон ехал легко. Эпизод с трясиной, эфемерный, как сам сон, почти сгладился в его памяти. Теперь он помнил только результат, и это было очень быстрое спасительное забвение. Спасительное, потому что тот эпизод не был приятным.

Сила Психомеха текла в нем и увеличивала сознание мужчины-Гаррисона, выводила из него страх и лечила порожденный в детские годы и теперь надолго забытый психический ущерб. Затем он узнал злость и в ответ обрушился на пап и их шлюх, поражая их силой своего сознания через Психомех.

Двенадцать расшатанных кроватей ушли вниз, в трясину, унося с собой двенадцать пронзительно кричащих, безумно совокупляющихся пар. Затем остался только взрыв грязных пузырей, которые поднимались на поверхность, когда даже грязное постельное белье исчезло из виду.

После этого младенец-Гаррисон быстро растворился в неясных и ужасных временах младенчества, а Гаррисон-мужчина, не раз оглядываясь назад, мчался на Психомехе прочь из этой болотной страны, следуя за заходящим солнцем...

Теперь болото лежало далеко позади, и он неторопливо ехал низко над землей покатых холмов и травянистых равнин, землей, которая выглядела именно как низины Суссекса, запомнившиеся ему еще с тех дней, когда он уволился из военной полиции. Не то чтобы он на самом деле помнил те дни, нет (для него казалось совершенно естественным, что он должен быть сейчас там, где его настоящее, — прошлое больше не волновало его и даже не существовало для него), он чувствовал так, будто знал это место из какого-то странного и призрачного времени.

Но сейчас он пришпорил Машину. Солнце быстро садилось за дальними холмами, быстро наползали тени и темнота. Пели он не поспешит, они скоро накроют его, эти тени, а ему еще надо найти убежище на ночь.

Убежище. Теплое приветливое место. Место, где ему не откажут.

Откажут. Это слово пришло и ушло из сознания Гаррисона в одно мгновение. Но эхо осталось. Отказ. Еще одно препятствие, не узнанное пока.

Отказ...

Он был поражен вдруг налетевшим ветерком, который коснулся его тела сквозь одежду, когда последний солнечный луч очертил силуэты холмов. Странно, но прежде он не замечал сбою одежду; теперь он увидел, что одет в рубашку с открытым воротом и длинными рукавами и светло-коричневые вельветовые брюки. На ногах у него были ботинки с ребристой подошвой. Когда он был моложе, ему нравилось бегать. Похоже, что он запомнил это. В этом была какая-то ужасная свобода. Но...

... Как можно избежать отказа?

Отказ...

Теперь солнце покинуло его. Нет, не покинуло, отказало; отвернуло от него свое лицо. Только остались догорающие отблески, — розово-фиолетовое пятно на вершинах холмов. Он почти добрался до этих холмов, подстегивая Машину, как сумасшедший, выжимая еще большую скорость из металлопластиковой птицы, на чьей широкой спине он летел по чужому миру.