Александра Давыдова - Не/много магии

— Ау-у, — Уильям нагнулся, снял ботинки и стал ходить босиком по песку туда-обратно, загребая его пальцами. — Детки, где же вы? Я пришел с вами поиграть!

Оглянувшись на хозяина гостиницы, я обнаружил, что он зажмурился и мелко крестится, бормоча себе под нос: «Дева Мария! Смилуйся! Святой…» тут он начал быстро перебирать все имена святых, которые помнил, и слова посыпались быстро, как горох. Я оторопел и хотел уже подозвать Уилла к себе, чтобы убедить его срочно прекратить дурацкую затею со спором. Однако почувствовал, что меня сзади кто-то дергает за штанину.

Я никогда не забуду этого взгляда. Пустые глазницы, в которых плавают красные искорки. Голый череп, будто отполированный песком и ветрами. Разорванная одежда, из-под которой выглядывают высохшие сухожилия и желтые кости. Он — или она? — ритмично дергал меня за штанину, словно звал поиграть. Дерг-дерг-дерг. Дерг.

И тут раздался дикий крик Уильяма — такого вопля мне не доводилось слышать ни прежде, ни потом. Я обернулся и замер. На пляже никого не было, как, впрочем, и на дороге. Ему негде было спрятаться, понимаете? Ни кустика. Ни деревца. Ничего. У него не было времени закопаться в песок или добежать до моря, чтобы нырнуть…

Уилл пропал. Только ботинки валялись около придорожной канавы. Один из них был смят, будто по нему проехалось колесо.

Через час были начаты поиски, обшаривали даже морское дно, тыкали с лодок в воду черными скользкими палками, пытаясь обнаружить тело. Но уже к вечеру я был полон горькой уверенности, что Уильяма найти не удастся. Почему? Я всего лишь прочел две последние записи из дневника ночного гостя. Кстати, первая датирована была тысяча восемьсот семьдесят вторым годом — то есть заметка сделана за семь лет до описываемых мной событий. Другая же появилась зимой семьдесят шестого. Привожу отрывки полностью и без изменений, дабы не исказить смысл пересказом. Решайте сами, можно им верить или нет.

22 апреля 1872 год. Остановился с Лоустофте. Городишко мерзкий, молодой хозяин гостиницы — проныра еще тот, содрал за ужин и ночлег почти все деньги. Решил его проучить, как раз кстати подвернулся предмет для спора — здешнее суеверие о проклятом побережье рядом с дорогой. Заключили пари: завтра я иду туда без провожатого и охраны, не убоявшись нечистых сил. Какими порой умилительными бывают предрассудки в маленьких городках и деревеньках!

Дек.1876, дорога, дорога, и днем и ночью, это смерть. Не могу остановиться. Кругом туман, визг колес, храп, стоны возницы… И визг, дикий визг, ввинчивается в мозг через уши, ни на минуту не дает забыться. Лишь иногда, здесь, королева меняет лошадей перед праздником. Мне кажется, если бы я мог разбудить кого-то, попросить ключ от комнаты, запереться от них… Быть может, спасение в этом? Но нет, все спят мертвым сном. И мне уже пора…

Кстати, прошлым летом я снова гостил у Стэнли Корина. Он хватался новыми экземплярами в своей коллекции — пухлой стопкой бумаг с восточного побережья. Сам он так и не смог объездить всё, однако студенты из колледжа, вооруженные блестящими шиллингами, оказались хорошими добытчиками.

Одним из самых драгоценных приобретений Стэнли считает свежую запись предания о призрачном экипаже, что разъезжает по дороге меж Ипсвичем и Нориджем туманными ночами. Со слов очевидцев написано: кони сотканы из чистого лунного света, на козлах сидит, раскачиваясь и мелко тряся головой, согнутый в три погибели кучер, а в самой карете видны еще два человеческих силуэта.

Сегодня

Шестерёнки

Вагон тряхнуло, звякнули ложечки в пустых стаканах из-под чая, а стоящий в проходе муфлон вскинул голову и несколько раз стукнул копытом. Пошевелил хвостом, как будто отгоняя мух, и стал внимательно рассматривать спящих пассажиров влажными глазами. Пытаясь не выдать свое присутствие, он тонко сопел и похрапывал исключительно в унисон стуку вагонных сцепок. Осторожно заглянул под нижние полки, обнюхал напиханные туда баулы, потом сунулся под стол и задел его рогами. Дзынькнули подстаканники, завалилась на бок и покатилась бутылка минералки. Когда она громко шлепнулась об пол, Ник вздрогнул и открыл глаза.

Слышно было, как ворочается и что-то бормочет себе под нос сосед снизу. С одного края стола на другой бежали наперегонки рваные пятна лунного света. Бутылка с минеральной водой стояла, прислонившись к стеклу, как ни в чем не бывало.

Ник зачем-то погрозил ей пальцем, протер глаза и свесился с полки, высматривая нарушителя спокойствия. Естественно, тот уже успел спрятаться. Испариться, как они это обычно делают. А на полу лежала книга.

Пришлось стаскивать простыню, потягиваться и осторожно спускаться вниз, пытаясь не наступить на спящих. Потом забрасывать книгу наверх, забираться следом и, пытаясь поймать скудные обрывки лунного света и редких фонарей, перелистывать ломкие страницы.

Почти все они были разорваны, как будто кто-то методично терзал книгу, не пропуская ни одной страницы. Или кромсал ее неизвестным науке оружием, которое заставляло края разрезов махриться, чернеть и заворачиваться в тоненькие трубочки.

Каждый листок пришлось разглаживать и долго водить пальцами по шраму, пока тот зарастал. Дольше, чем вчера или позавчера. А уж если сравнивать с прошлым годом, то и вовсе — со скоростью лекаря-улитки.

Небо за окном уже начало наливаться серо-стальным предутренним светом, а по вагону потянулись первые жаворонки, больше, правда, похожие не на пернатых, а на неупокоенных мертвецов, когда Ник провел ладонью по последнему листу и закрыл книгу. Отчаянно зевнул, несколько секунд разглядывал пустую обложку. Потом сунул свой излеченный трофей под подушку, накрылся простыней с головой и почти сразу провалился в тяжелый утренний сон.

Когда ближе к полудню его растолкала проводница, книга уже истаяла, как дурное наваждение.

Его потянуло в путь несколько недель назад. До этого случайностей хватало по горло и в родном городе. Со старых заборов облезала краска, открывая когда-то давно выведенные на занозистой древесине символы и буквы. Несущиеся к лобовому столкновению автомобили разъезжались на волосок друг от друга. Стаи ворон вдруг сбивались в пути и начинали бешено метаться между низкими закатными облаками. А если задремать в автобусе, то можно было увидеть и зверей, которые порой теряли нужные предметы, и зародыши деревьев, ползущие к фонтанам, чтобы напиться, и половинчатое сияние — между днем и ночью.