Джереми Робинсон - Демоны Антарктоса

Буря чуть не отняла жизнь и у него самого. Но он добрался до лагеря, отогрелся в тепле… А сердце словно застыло навсегда. Он бросил свои исследования в Антарктиде, улетел домой, в Штаты, и вернулся только один раз, чтобы сделать фотографии для своей книги. В конце концов, древние кости пролежали во льдах миллион лет. Ничего не случится и с остатками человеческой цивилизации (именно ее следы он искал), на существование которой намекали карты времен Александра Великого.

Эйми была права.

Ему следовало ее послушать.

Его упрямство стоило ей жизни. Это был его самый главный грех, за который он никогда себя не простит. И в котором не сможет никому признаться.

С того дня минуло пять лет. Меррилл жил один в крошечной неряшливой квартирке в американском Кембридже и преподавал палеонтологию и антропологию в Гарварде. Он имел право читать лекции и по археологии, но это было выше его сил. Университетские корпуса и кампус, где всегда мельтешили люди, раздражали доктора, и поэтому в свободное от занятий время он работал дома, в своем кабинете.

Если не считать черного ньюфаундленда по кличке Везувий, дни Меррилла проходили в полном одиночестве. Он даже в церковь перестал ходить. Громадный пес был его единственной отрадой в жизни. Ночью Везувий растягивался на кровати доктора, а по утрам будил хозяина, вылизывая его лицо, и оба радовались так, будто встретились после долгой разлуки. И все-таки Мерриллу не хватало общения с людьми.

Он не хотел жениться снова. Хорошо, что была Мира, которая принимала его таким, как есть, и обожала Везувия. Они три года прожили в Портсмуте. Меррилл преподавал в университете Дарема. Жизнь здесь текла неспешно, воздух не отравлял легкие, как в больших городах. А Мирабель… с ней он не так остро чувствовал боль от потери Эйми. Она была для него даром небес. Ангелом. Он улыбнулся, представив ее полные губы, прищуренные в улыбке глаза, вспомнил тепло ее объятий. Он очень по ней скучал.

Присутствие Мирабель утешало его в самые тяжелые дни, и то, что он оставил ее, стало его вторым великим грехом. После того как Меррилл много лет старался забыть о своем истинном призвании, оно все-таки одержало над ним верх: он отправился в Антарктиду еще раз, и теперь навсегда, взяв с собой новое оборудование и Везувия. Приехав на базу, он обнаружил, что там ничего не изменилось — места раскопок, пять красных палаток, колья которых были прочно вбиты в твердый камень, и все их содержимое оставались в неприкосновенности.

Углубление для лагеря выдолбили в одной из самых сухих долин Трансантарктических гор в четырехстах милях к северу от полюса, где редко падал снег; а если и падал, его тут же уносили жестокие ветра. Обычно они дули из центральной части континента, поэтому с южной стороны палатки защищала стена из ящиков с провизией. Дно долины — три мили в длину и полмили в ширину — напоминало поверхность чужой планеты; плиты из гладкого коричневого камня лежали слоями и, поднимаясь вверх, образовывали крутые скалы. Валуны, венчающие их вершины, преграждали путь леднику, язык которого сползал по склону. За последние двенадцать тысяч лет это место промерзло насквозь.

Возвращение причинило Мерриллу боль, всколыхнув тяжелые воспоминания. Повсюду висели фотографии — его и Эйми, — ее одежда была аккуратно сложена на кровати. Казалось, здесь даже сохранился ее запах… Только через неделю Меррилл перестал плакать и приступил к работе.

Он с головой ушел в нее и сумел обнаружить три новых вида динозавров: двух мелких хищников и травоядного. Самой волнующей стала находка стены высотой в четыре фута, которую, по его представлениям, построили от десяти до двенадцати тысяч лет назад. Он знал, что над его открытиями будут смеяться на Большой земле, поэтому не стал о них сообщать. Динозавры никого не интересовали. С тех пор как в 1994 году останки динозавра — хищника, названного криолофозавром, — были найдены на седьмом континенте среди костей других животных, идея о том, что здесь в прошлые тысячелетия процветала жизнь, уже не вызывала сомнений.

Но тему, привлекшую внимание Меррилла, который сменил палеонтологию на антропологию, ученые обсуждали с исключительной страстью: существовала ли в Антарктиде цивилизация. Кто-то считал, что она развилась на самом южном из континентов до того, как он замерз. Большинство доказательств данной теории было весьма сомнительного толка, а ее сторонники по большей части являлись фанатиками гипотезы об Атлантиде и причиняли науке больше вреда, чем пользы. Но для Меррилла гладкая каменная кладка с почти незаметными соединениями служила верным признаком того, что здесь когда-то жили люди.

Однако он хотел знать больше. Наличие стены не могло быть бесспорным аргументом в научном споре. В конце концов, доктора могли обвинить в том, что он сам ее построил. А факты должны быть такими, чтобы к ним никто не смог придраться. Меррилл, словно одержимый, погрузился в работу, не обращая внимания на время суток и забывая о своем здоровье. Продовольствие ему доставляли на турбопропе «Дэш-7», который вылетал из Пунта-Аренаса, расположенного в самой южной точке Чили, пересекал весь континент и садился на станции Мак-Мёрдо[2]. Затем груз везли на вертолете до долины Меррилла и там бесцеремонно вышвыривали в дверь. По большей части все оставалось в целости и сохранности, несмотря на падение с большой высоты. Припасы появлялись раз в месяц, но неделями оставались нетронутыми, пока голодные рези в желудке и жалобное повизгивание Везувия не напоминали Мерриллу, что жизнь следует поддерживать.

Так продолжалось бы до самой его смерти, но Бог снова нарушил его планы. Когда вечером двадцать первого июля, ровно через год после своего возвращения в Антарктиду, Меррилл опустился на колени, чтобы помолиться, земля содрогнулась. Палатка завибрировала, оборудование стало громко дребезжать. Сперва доктор забеспокоился, что пострадает древняя стена, но толчки усилились, и он испугался не на шутку — как бы вся долина не оказалась погребенной подо льдом и камнями.

Земля тряслась столь сильно, что Меррилл не мог устоять даже на коленях. А от звука, похожего на сердитое ворчание, который раздавался из громкоговорителей, у него заболели уши. Он тут же надел наушники и куртку с капюшоном, затем накрыл голову подушкой, чтобы приглушить грохот. Лежа на полу в своей палатке, Меррилл крепко обнимал Везувия, зажимая руками его уши, — ведь у собаки, весящей сто двадцать фунтов, слух гораздо тоньше, чем у человека.

Они провели так всю ночь. Через несколько часов толчки и шум стали привычными. В конце концов оба настолько устали, что погрузились в глубокий сон. Но и во сне Меррилла преследовали мысли о том, что он согрешил и не покаялся. Прошлое не желало его отпускать.