Осколки - Пиккирилли Том
Один человек из его свиты — вышибала без шеи — заметил, как мы переглядываемся, и зашептал что-то на ухо боссу. Тот отмахнулся; я был никем.
— Где ты взяла кокаин? — спросил я, когда Сьюзен вернулась. Мертвые дети хихикали вдалеке. Отчужденный взгляд, который она бросила на меня, доказал, что мой голос звучал не так уж незаинтересованно, как я надеялся. Она проигнорировала вопрос и неторопливо пошла прочь, а я последовал за ней, как щенок. Вино закончилось; несмотря на то, что мир пока не вращался вокруг меня, вся обстановка приобрела некий приятный наклон. Когда мы проходили мимо дамы в шелковом платье, она послала мне воздушный поцелуй:
— Прощай, Антуан, никогда не забывай наши выходные в Марселе!
Я пообещал не забывать.
Экскурсия, которую Сьюзен провела для меня по здешним коридорам и лестницам, показалась мне вдвое длиннее, чем, вероятно, была на самом деле. Прежде чем я осознал, что мы вырвались из гущи толпы, я уже стоял в ее спальне, глупо таращась на коллекцию мягких игрушек на ее кровати с балдахином. Стараясь не стесняться своего официального платья, она прошла к одному из столбиков кровати и прислонилась к нему.
— Тебе не кажется это странным? — спросила она.
— Ты о чем?
— Этот вечер. Все, что тебя окружает.
— А, — сообразил я. — Это все… ну, раз уж ты так ставишь вопрос…
Она усмехнулась.
— Ты знаешь, что я имею в виду.
Может, и знал. Да, ситуация странная, но… вся моя жизнь — одна большая странная ситуация, чего уж там. А Сьюзен хотела получить простой ответ на излишний вопрос.
— Я ведь писатель. Для меня любая переделка — ценный опыт. Все, что я вижу и чем дышу, идет в работу — так или иначе.
— Чушь собачья, — отрезала она.
— Ну, будь по-твоему. Чушь так чушь.
— Какой в твоем ответе смысл?
— Раз так, зачем задавать вопрос?
— Потому что ты кое-что знаешь, — сказала она внезапно так напряженно и серьезно, что я отступил на шаг.
Мы хмуро посмотрели друг на друга. Когда говоришь такими загадками, мало что понимаешь. Она стояла вплотную ко мне, нежно прижимаясь, глядя мне в глаза так, словно они провалились на двенадцать футов вглубь в мутные воды моего мозга. Да я и сам будто бы куда-то уплыл, оставил собственную суть позади. Взяв ее лицо в ладони, чтобы Сьюзен снова сосредоточилась на мне, я сказал:
— Прошлой ночью ты была со мной у маяка. У меня была очень личная причина отмораживать себе там задницу. У тебя, надо думать, — тоже.
— Надо думать. — Она хихикнула. От улыбки вокруг ее рта образовались полукруглые морщинки, не совсем похожие на ямочки на щеках ее сестры. Сьюзен дышала глубоко и медленно, и когда она коснулась своими губами моих, я увидел нечто особенное в глубине ее глаз. — Твой сорокавосьмичасовой траур еще не закончился, Натаниэль? Или мы уже можем попробовать снова?
— Можем, — сказал я.
— Хорошо. — Она потянулась к моему поясу. — Я хочу, чтобы ты меня поимел. Мне нравится делать это в темноте. И когда меня имеют грубо. Я хочу, чтобы ты трахал меня до тех пор, пока у меня ноги не отнимутся.
Меня это устраивало.
Темнота украла реальность. Я не мог видеть ее лица, и то, что я был пьян, не помогло мне собраться с мыслями. Может быть, она рассчитывала на то, что опьянение приведет меня в «грубое» настроение. Когда я попытался поцеловать ее, она укусила меня за шею до крови и прильнула к ранке по-вампирски, бередя ее языком. Все ее тело было потным, скользким — весь вечер ей было ужасно неудобно и жарко в своем платье из тяжелой ткани, которое ныне покоилось темным комом на полу.
— Всади его поглубже, — напутствовала она меня. — Давай, заправь на всю длину. Не стесняйся. Покопайся в моем внутреннем мире.
И я, видит Боже, покопался.
Вместо того чтобы сказать хоть что-то в ответ, я прикусил одни ее губы и пальцами раздвинул вторые. Она сразу, с ходу задала слишком высокий, опасный темп. Подобные встряски со мной случались нечасто. Несколько раз я выскальзывал, когда она отклонялась влево или когда я сам забирал вправо, но мы поймали устраивающий нас обоих ритм — и продолжили в том же духе. Мы оба были брошены, и потому сейчас бросались друг на друга так, будто никакого «завтра» нам не светило. Она злобно рычала и болезненно стонала при моих движениях, все громче с каждым толчком; мне нравился звук ее криков, и я смеялся ей в лицо, пока она плакала. Это подпитывало, но в то же время облегчало стыд. Я бился в нее с неуместной яростью, зажав в зубах прядь мягких волос, свисающую у нее из-за уха. Выпростав руки, она вцепилась мне в спину, настойчиво брыкаясь всякий раз, когда мои пальцы порывались изучить разные уголки ее тела. Ей нужны были только мои зубы. Очень трудно трахнуть кого-то, кто хочет, чтобы ему перегрызли глотку, и не желает, чтобы к нему прикасались.
Все ее тело было в шрамах.
Кроме того, сморщенного, что тянулся вниз по шее, были и другие, тонкие, самых причудливых траекторий. «Наверное, такие можно заполучить лишь в автокатастрофе, — отметил я незамутненным краем сознания, — когда бьется лобовое стекло». Но охватившее меня безумие убивало интерес к таким подробностям. Мне было все равно. Я стал подобен дикой собаке в период гона.
Она оттолкнула меня и перевернулась, встав на колени и локти, зовя меня войти в нее сзади. По мере проникновения ее стоны превращались в болезненный, безумный вой. А я знай себе забивал сваю. Она кончила — а я все еще забивал. Кончила еще раз — мне было на это плевать, я работал, бездумно, бессловесно. Тьма освободила меня; я работал жестко и эффективно, и когда Сьюзен расползлась передо мной, улеглась плашмя на живот и дала мне делать свое дело дальше, я подумал, что, когда придет время завершить, из меня потечет красное вместо белесого и я попросту сдохну прямо здесь от кровопотери. Когда я наконец кончил, я даже не был уверен, оставалась ли Сьюзен подо мной.
…Она оделась в обжигающей темноте, не говоря ни слова. Теперь, когда акт был завершен, не было ни объятий, ни тихих разговоров, ни напрасных усилий по проявлению нежности. Мой стыд исчез. Ее движения рядом со мной были медленными и осторожными, как будто она боялась, что я могу затащить ее обратно под одеяло или, что еще хуже, попытаться приласкать. Вместо этого я лежал в постели, анализируя свои чувства; ничего определенного в голову не приходило. Тишина заполнила всю спальню, а потом Сьюзен включила свет.
— Ты был хорош, — похвалила она.
Я оделся, и мы вышли из комнаты в холл. Вечеринка переместилась на третий этаж по большей части, и сквозь стеклянные панели в потолке я видел звезды. На ум пришла тысяча пустых фраз, но я был слишком смущен, чтобы говорить. Сьюзен улыбнулась своим гостям, но прошествовала мимо них, так никому ничего и не сказав. Она приподняла подол своего платья и обмахнулась им, когда мы встали у окна.
— Господи, как жарко.
— Когда внутри столько народу, дом прямо-таки пышет жаром, — заметил я. — Кстати, я думал, бо́льшая часть местных прибрежных резиденций закрыта на зиму.
— Мы с Джордан уезжаем в Майами в следующую пятницу. — Улыбка тронула угол ее губ. — Здесь защелка заедает. Сможешь достать?..
Окно было в два раза больше человеческого роста и открывалось под хитрым углом. Прямо под ним была пара шезлонгов, установленных под гигантским зонтом во внутреннем дворике, который был просторнее, чем большинство баскетбольных площадок.
— Почему бы нам просто не спуститься и не посидеть снаружи? — предложил я.
Губы Сьюзен сжались, а в глазах сердито заплясали огоньки, но это было наигранное зрелище. Она вела себя так, будто хотела остаться с гостями на случай, если у меня, не дай боже, возникнут подозрения, что наш трах — это начало чего-то более серьезного. Я-то знал, что мне ничего не светит, и она, думаю, знала, что я знаю. Она хотела, чтобы я произвел на нее романтическое впечатление, но не приняла бы мою дружбу ни в какой форме. Я хотел прикоснуться к ней — а она мне не позволяла. Ничего общего, кроме яростной страсти, лишь на миг вспыхнувшей, у нас не было.
