Виктор Точинов - Царь Живых

Катер Сани Сорина.

Корабль-призрак.

“Маша-Целка”.

“Мария Целеста”.

Иван проглатывает комок в горле.

Комок раздирает горло в кровь.

Питер – Кулом. Пять лет назад.

Сидельников не был кабинетным интеллигентом-профессором, как сначала подумал о нем Гедеон, ставший просто Гаврилычем. Не был он и маскирующимся под ученого мародером, любителем старых икон, – как подумал о нем Гав-рилыч потом. Он был и тем, и другим – одновременно.

Пожалуй, немного Сидельников старался походить на доктора Индиану Джонса – сорок семь лет, легкая проседь, очки почти без диоптрий, верховая езда, стендовая и пулевая стрельба, черный пояс, вместо знаменитого хлыста – нунчаки. Студентки млели. Аспирантки – тоже. Он, не будь дурак, – пользовался.

Серьезно занимающиеся наукой .люди, заслышав его фамилию, морщились – но мимикой и ограничивались, плохого о Сидельникове не говорили. Боялись связываться: был он злопамятен и – все знали – имел дружков-подружек среди профессуры, ходившей во власть во время первой демволны – и не до конца еще из той власти вычищенных.

На тусовке “Демориала”, посвященной какой-то всеми давно забытой дате, Сидельникову и досталась полупрозрачная папочка с несколькими ксерокопиями старых оперативных документов. Вручившая папочку дама неопределимого возраста страдала логореей и неизлечимыми дефектами речи – но главное он понял. Ему предлагали написать статью о гонениях, коим подвергались бедные верующие в годы тоталитаризма, на примере почти поголовного уничтожения малочисленной секты раскольников-гедеоновцев…

Для виду согласившись, он получил папку в безраздельное пользование. Статью Сидельников писать не собирался ни секунды, заинтересовавшись другим. Два дня назад на его электронный адрес пришло письмо-запрос из-за океана – от посредника, помогавшего Сидельникову сбывать кое-какие раритеты. Серьезные и богатые люди заинтересовались конкретной рукописью семнадцатого века – Книгой Гедеона. И были готовы заплатить за нее хорошие деньги. Вопрос был в одном – где и как искать Книгу… Полупрозрачная папочка, по странному стечению обстоятельств, давала ответ.

Сидельников, расскажи кто ему, в жизни бы не поверил, что и запрос, и папочку с ксерокопиями организовал один и тот же человек – малограмотный северный рыбак, зимой и летом ходивший в кирзачах и в ватнике с обрезанными рукавами (в кармане – спутниковый телефон и визитки с золотым тиснением). Маркелыч не хотел рисковать в главном своем деле. Четверть века назад Гедеонов Колодезь тоже казался пустым и мертвым – но Мечник на рыжем коне видел (не глазами), что осталось от группы прорыва, и слышал рассказ ее чудом уцелевшего командира – Саранчука.

Сидельников, расскажи ему кто об этом, в жизни бы не поверил.

Зато другие – давно и с большой тревогой поглядывавшие на безвылазно засевшего на севере Второго Всадника – поверили сразу. И за день до отъезда спешно собранной малочисленной экспедиции к Сидельникову пришла девушка с золотыми волосами и запиской от коллеги, доцента Райзера, – коллега просил взять с собой его студентку и зачесть ей поездку как летнюю практику.

Русскоязычный И. Джонс посмотрел на кандидатку в практикантки – и сразу понял, зачем ориентированный не совсем на девушек Райзер поспешил от нее избавиться – дабы пресечь на корню любые сцены ревности от нынешнего своего томного и пухлогубого аспиранта… Посмотрел – и тут же утонул в бездонных синих глазах, напрочь забыв перезвонить коллеге.

Впрочем, Райзер не црг объявить записку подлогом, а практикантку – самозванкой. Уже – не мог.

Кулом. Ольгин Крест. Сейчас.

– А ты?

– Этот путь закрыт для меня, Страж… Ты позовешь меня – из Гедонья. Поспеши, Страж! И… я…

Она не закончила. Впервые Адель-Лучница не закончила изрекаемую мысль. Еще один сапфир упал на прибрежный песок – на радость грядущим геологам.

Иван смотрит на Кулом. На катер. Катер застыл неподвижно, быстрая серая вода Креста обтекает его без буруна, без всплеска. Одежда Ивана еще мокра. Бр-р-р… Но если взять чуть левее, мимо водоворота… Все равно: бр-р-р!!!

Он смотрит на левую ладонь. На оружие Стражей. И идет к воде.

Крик сзади:

– Страж!!

Он оборачивается. Губы Ад ель-Победительницы дрожат. Бездонно-синие глаза полны слез.

– Я люблю тебя, Страж…

Воин, прошедший тысячу Битв, Адель, посланная побеждать, подбегает к нему – совсем как шестнадцатилетняя девчонка подбегает к восемнадцатилетнему пареньку – уходящему победить или пасть.,..

Время остановилось.

Звезды погасли.

Горячее остыло.

Холодное нагрелось.

Воды стекли.

Горы сравнялись с равниной.

Жидкое застыло.

Твердое рассыпалось.

Материя собралась в плотный комок.

Вселенная умерла.

И Дух не витал – не было его, и не над чем было витать.

Не было Духа.

Была Любовь.

И – Все Взорвалось!

И бешеные потоки раскаленных частиц плазмы разлетались, и притягиваясь друг к другу, собирались огромными скоплениями, и звезды зажглись и выбросили из себя потоки чуть менее горячей плазмы, не улетевшей так далеко, стиснутой петлей тяготения, и родились раскаленные шары зародышей планет, и шары эти остывали, твердея, и миллиарды оборотов вокруг звезд были мертвы, и хаотичный бесконечный калейдоскоп атомов породил наконец хитрую и сложную молекулу, способную воспроизвести себя, и процесс пошел, и все более сложные системы хитрых молекул воспроизводили себя, не зная, что уже живы, а потом вдруг узнали, но так же долго жили, не задумываясь: отчего? зачем? – а потом задумались, ломая головы, или где и в чем там еще у них бродили мысли, и исписали тысячи томов, или в чем там они запечатлевали эти мысли, и сломали тысячи копий, или что там у них вместо них было, в спорах о Большом Взрыве (что взорвалось? откуда взялось, дабы взорваться?) или об Акте Творения (кто творил? из чего? и, главное, чем занимался до Акта? одиноко мастурбировал вне времени и пространства?), и не знали, не знали, не знали, что: Что все для них началось на пустынном берегу Кулома – когда время остановилось.

Ольгин Крест. Сейчас.

Страж поднялся с песка. И протянул руку Адель. Музыка родившейся Вселенной рвала уши. Он сглотнул, прогоняя наваждение.

– Скажи, Адель… Если мальчик… Если Царь погибнет – что тогда? Все закончится? Мы будем жить долго, мирно и счастливо? Чтобы умереть в один день?

Голос ее был полон печали:

– Нет, Страж… Не совсем так. Будет Битва. Явится Он – во всей силе и славе своей, и мы с тобой будем скакать у левого стремени Его, и трубы будут петь, и кровь будет остужать раскалившиеся клинки… И мы падем – вместе и рядом. В один день и час.