Андрей Буровский - Сибирская жуть-7

В общем, ожил бедолага и, по словам внука, помер в возрасте 110 лет. Сколько лет было тогда бабке, рассказчик не помнил, но деда она пережила ненамного. И что она ведьма — был уверен на все сто процентов.

Но ведь какая образованная ведьма! У меня же возник один вопрос — откуда деревенская девушка узнала, как надо лечить ожирение? Вот это и правда непонятно. Интеллигентнейшая ведьма!

Если я в дальнейшем и буду рассказывать какие-то истории из жизни сельских колдунов и колдуний, то вот такие — самые оригинальные. И только такие.

Глава 24

ВЕЧНЫЙ МАРШРУТ ЛЕСОВОЗА

Только валят лесорубы

Приангарскую тайгу!

Эту историю я узнал в конце 1960-х годов. В те годы— 1968, 1969 — мамина лаборатория занималась проблемой восстановления леса, и работали мы за сезон во многих местах. В том числе работы шли и на Ангаре, в местах практически ненаселенных.

Совсем недавно тут поработал леспромхоз, и поработал, как всегда, предельно бесхозяйственно: взял только лучшие, самые прямые и ровные стволы, бросая на каждом гектаре до ста кубических метров деловой древесины — только чуть худшего качества. И, конечно же, груды веток, тонких стволиков неделовой древесины, хвои и содранной со стволов коры. Все это валяется и гниет, грибы растут, как нанялись, поднимается высокая трава, много молодой поросли сосны, осины, кустарников. На Ангаре сосна поднимается сразу после вырубки, ей нет нужды ждать, пока вырастет осинник и березняк. На вырубках-лесосеках зверей всегда больше, чем в чаще, потому что лесным зверям тут раздолье: много света, много пищи.

Экспедиция стояла в распадке, неподалеку от ручья. «Экспедиция» — это громко звучит, потому что вся экспедиция состояла всего из 6 человек, включая и меня, четырнадцатилетнего подростка. Три маленькие палатки и тент — вот и все признаки жилья в нашем лагере. Раньше сюда вела дорога, но на Ангаре часты ливневые дожди; года за три дорогу размыло так, что привозящий нас грузовик еле взбирался на склон сопки, останавливался как раз на краю старой вырубки. А несколько километров по этой вырубке, потом по другому склону огромной сопки, по распадку — это уже ногами. Потому и палатки все маленькие, подъемные для человека.

Насколько глухие эти места, можно судить по двум обстоятельствам.

Первое: деревня Манзя поставлена была в устье реки Манзя, при впадении ее в Ангару. Три самых главных притока реки Манзи имели названия, хотя и весьма непритязательные: Нижняя Зеленушка, Средняя Зеленушка и Верхняя Зеленушка. Но притоки этих речек НЕ ИМЕЛИ НАЗВАНИЙ. Вообще. И НЕ БЫЛИ НАНЕСЕНЫ НА КАРТУ. Лесоустроители сами называли реки и ручьи, как им больше нравилось. А мы, наша экспедиция, дали название ручью, на котором работали и из которого брали воду для чая и для еды: Катькин ключ — в честь сотрудницы экспедиции Катерины Харитоновой. Так все официальные документы и шли с этим самопальным названием — другого-то не было…

Но я назвал только одно обстоятельство, которое показывает, в каких диких местах мы работали. Второе — это все-таки полное отсутствие населения.

Лагерь на Катькином ключе находился примерно в сорока километрах от поселка Манзя. В этом поселке обитали от силы тысяча двести человек, а другие поселки были только на Ангаре, и ближайший лежал в пятидесяти километрах от Манзи. В отдалении же от Ангары тайга была пустая, вообще без постоянного населения.

Тайгу рубили? Да, но что это означает на практике? Это означает, что где-то на одной тысячной или десятитысячной части громадной площади лесного хозяйства идут работы. Там, на этом крохотном пятачке, лесорубы валят тайгу бензиновыми пилами. Опасный, адски тяжелый труд! Опытный лесоруб легко угадывает, куда упадет дерево; если нужно, к вершине привязывают веревку, и пока один пилит, другой тянет, чтобы ствол рухнул в нужном месте и под нужным углом.

Потом еще у сваленных деревьев обрубают сучья; уже голые стволы (их называют хлыстами) стаскивают в кучи тракторами и специальными чокеровочными машинами связки хлыстов грузят на лесовозы… Можно вывозить!

Что такое лесовоз? Гм… Это кабина, позади которой — машина на трех осях; бортов нет, кузова нет — все это не нужно. Между могучих металлических ребер складывают хлысты, закрепляют их цепями, и двадцать, тридцать тонн древесины начинают свой путь к реке.

Ползет по узкой, очень скверной дороге лесовоз, подпрыгивает на ухабах. Волочатся за ним хлысты; ведь какая ни низкая она, северная тайга, а пятнадцати, двадцати метров в высоту сосны все-таки достигают. Внутри лесовоза они не умещаются. Нужно уметь маневрировать невероятно тяжелой машиной, за которой тянутся стволы, метут по дороге. К тому же у этих стволов есть и инерция… Официальная инструкция гласит, что водителям запрещается резкое торможение, особенно если лесовоз едет под уклон. А если, не дай бог, остановится машина, стволы, двигаясь по инерции вперед, сметут кабину и сидящего в ней человека.

Своими глазами я видел это зрелище: кабина лесовоза, в которой сидят только ноги и тело до пояса. Все, что выше, смел вал бревен, двадцать или тридцать тонн, прошедшие над кабиной. И как едет водитель лесовоза, открыв дверцу со своей стороны, тоже видел. А водитель, сияя зубами, дает свои пояснения:

— Мужик, а мужик, ты бы со своей стороны тоже открыл… А то как хлысты в нашу сторону пойдут, так у меня времени не будет тебя вытаскивать. Ты на меня смотри и, как я прыгать начну, сразу сам прыгай, не тяни.

Тут любой пассажир невольно начинает вести себя несколько нервно, к радости водителя. Как герои Джека Лондона показали кое-кому «страшные Соломоновы острова», он показал вам «страшную Сибирь», и чем сильнее вы испугаетесь, тем больше удовольствия он получит.

Вообще-то, сажать в кабину лесовозов пассажиров запрещено, но, разумеется, никто не обращал внимания на эти правила, и лесовозы постоянно возили людей. Уже потому, что во многие места по-другому и добраться не было никакой возможности…

Лихие они были ребята, шоферы лесовозов! Как и везде, где денег платят много, но платят за ответственность и риск, подбирался контингент людей психологически устойчивых, физически сильных и смелых. Слабак и трус попросту не выжил бы.

В те годы среди работников леспромхозов полным-полно было вербованных, то есть людей, попавших на лесоразработки буквально из ворот лагеря. А что? Вольнонаемные даже за большие деньги не очень рвались работать в таких условиях: зимой по колено в снегу, летом размазывая по физиономии мошкару. И в любое время года — с увесистой бензопилой.

А тут является вербовщик прямо в лагерь, выясняет у начальства, кто освобождается в ближайшие недели и месяцы, и рисует лучезарную картину получения места в общежитии, а то и квартиры (тем, кто женится — сразу квартира, только не все хотели жениться), высоких заработков и вольной, веселой жизни в таежном поселке. Желающих было много, и не все они оказывались такими уж гнилыми типами. Большинство на поверку оказывались вовсе не какими-то страшными уркаганами, а просто довольно примитивными мужиками, которые в молодости наделали глупостей и расплатились за них, прямо скажем, сполна. Большинство из них работали неплохо, а некоторые даже сделали карьеру. А что? Работает мужик и пять, и десять лет на лесосеке. Узнает производство и технику, вплоть до сложнейшей чокеровочной машины, назубок. Поступить заочно в технический институт можно было и с судимостью, и глядишь — вышел человек из лагеря в тридцать лет, отсидев лет восемь или десять за что-то довольно гнусное, типа группового ограбления с причинением тяжких телесных повреждений. А к сорока он уже благообразный, приличный инженер, и когда он выступает на совещаниях в главке или в тресте — заслушаешься. Судимость давно сняли, образование высшее, жена — учительница в местной школе, а сынок пошел в школу, где преподает мама… Идиллия, да и только!