Николай Норд - Избранник Ада

– Значит, я могу и не получить величайшей власти в мире? – насторожился я.

– Наши аналитики, Иосеб, показали, что по своим качествам характера – ты наилучший кандидат на власть на Земле. И если не будешь расслабляться ни на минуту в своей дальнейшей жизни – станешь первым. То есть, все теперь будет зависеть от тебя. А мы тебе поможем. Разве этого мало?

– Да, пожалуй, достаточно, – пораскинув мозгами и боясь, что меня посчитают слишком капризным и откажутся от моей кандидатуры, ответил я. – А что будет с остальными вашими кандидатами, теми, что уступят мне – Троцкому, Ульянову? Их уничтожат, как слабых?

– Ну, зачем же? Они ведь тоже наши вассалы. Их тоже ждут блага в Аду по их заслугам здесь, большие блага, но, все ж, не такие, как лучшему из вас.

– А в чем будет заключаться мое служение Повелителю Ночи, какова моя главная задача?

Мой собеседник кисло улыбнулся и запил эту свою улыбку добрым глотком кахетинского перед тем, как объяснять мне что-то дальше:

– Прежде всего, тебе надо быть самим собой. Остальное приложится. Нужные события и явления будут сами ложиться под тебя, как камни на мостовую. Ты только иди по ним.

– Мой господин! Не скажете ли вы мне что-либо более конкретно?

– Сосо! Из чего был создан мир Богом?

– Из ничего…

– Ответ неправильный. Из хаоса. В нем заключено основное зло, хотя оно в определенной мере присутствует и в порядке, но только построенного на силе страха и подчинения. Из хаоса вырастает порядок, из порядка мы создаем хаос. Потом Бог все пытается исправить. Мы планируем на Земле Большой Хаос. Мы создадим два, противостоящих друг другу лагеря и столкнем их. Столкнется коричневая чума и красная зараза. Будет Большой Хаос и будет Большое Зло. Один из лагерей, если все будешь делать правильно, возглавишь ты. Это вознесет тебя на вершину мира и власти.

– Чей лагерь одержит победу?

– Ты хочешь победить? Но разве нам важна победа? Нам важен Хаос и Зло, – сказал Баал-берита, вперив в меня взгляд, полный самоубийственного спокойствия, от которого у меня заскребло на сердце.

И в этот момент мне не было больно, и я понял, что у меня, вместо сердца – камень.

Писарь же, отвернув голову, сказал равнодушно, будто не мне:

– Если постараешься, то ты…

– Я постараюсь! – решительно ответил я и встал: в ушах у меня звучал гимн новой империи, гимн грядущего и пока неведомого мне Советского Союза, гимн, который потом, и вправду, нота в ноту, сочинил композитор Александров, когда я напел ему этот мотив.

– Ну, вот и отлично, тогда сегодня ночью приходи к Мехетскому Замку, но только один! Там заключишь Договор с нашим Патроном, – сказал Баал-берита и стал собирать свое барахло в баул.

– Могу я задать еще один вопрос – последний?

– Если последний, то – да. Но ни словом больше, мое время выходит.

– Как я могу быть уверен, что имею дело именно с…

Баал-берита не дал мне договорить, ответив:

– Сегодня за ужином умрет твой сокурсник Бесо Чонишвили. И виной этому станешь ты.

Баал-берита, пожал мне на прощанье руку, коснувшись меня ладонью с шершавым звуком проползающей змеи, и исчез за поворотом тропинки, оставив меня в полной прострации от услышанного.

На обратном пути домой я встретил нашего бывшего семинариста Георгия Гурджиева, которого я едва знал. Мы поздоровались и прошли мимо друг друга. Но, вдруг, он окликнул меня:

– Иосеб!

Я обернулся.

– Ты построишь семь пирамид!

– Как фараоны, в пустыне?

– Нет, в снегу…

И он пошел своей дорогой. А я подумал: зачем он так сказал? Я что – построю их из снега? Но через много лет я построил эти семь пирамид – Сталинские высотки в Москве. Они, конечно, не были из снега, но зимой они стояли среди снегов, они стояли в снежной стране – в России, в ее сердце – Москве.

…Вечером, за ужином в семинарии, я сел специально напротив толстяка Бесо и наблюдал, как он ест. На ужин была подана форель – ею редко нас баловали – и лепешки с сулугуни. Такой роскошный праздничный ужин был по поводу начинающихся завтра выпускных экзаменов в нашей семинарии. Бесо, как обычно, молчал, не вступая в наши разговоры, и степенно ел, сосредоточив ощущения на своем желудке. Он был хорошим малым, но часто жаловался на сердце. Да и как могло быть оно здоровым, если Бесо при своем невеликом росте весит никак не меньше десяти пудов, и постоянно что-то жует, благо к нему каждый день матушка с котомкой еды приходит. Вот и сейчас он опять за сердце схватился, видно, плохо ему. Правда, причем здесь я?

– Эй, Бесо, – сказал я, – тебе что, плохо, да?

– Что – что… – спросил Бесо и тут же схватился за горло и стал, надуваясь и синея, хрипеть.

Наши товарищи, заметив неладное, повскакивали с лавок и стали стучать его по спине. Я не принимал в этом участия, потому что знал – Бесо обречен, ничто уже не поможет ему.

Возникла суета, послышались крики: «Лекаря!». Бесо упал на спину и стал на ней кататься, вцепившись себе в горло. Глаза его вылезли из орбит, изо рта пошла пена. Через несколько минут все было кончено, монастырский лекарь подоспел к уже бездыханному телу. Он сказал, что Бесо подавился рыбьей костью, и я понял, что произошло это в тот момент, когда он отвечал на мой вопрос…

Я встал и заплакал, но не по безвинно умершему Бесо, а по завершившемуся беззаботному этапу моей жизни. Сегодня я спустил лестницу в Ад, и по ней вниз стал спускаться уже не Сосо Джугашвили, а Коба Сталин…

Поздно вечером я был у Мехетского Замка, где и продал душу Великому Люцифугу Рофокалю. Но этот эпизод я здесь не привожу и описываю его в главе: «Мои встречи с Дьяволом», поэтому отсылаю читателя туда.

В семинарию я уже не вернулся. У меня теперь был иной путь…

Впоследствии, в советских изданиях писали, будто бы я был исключен из богоугодного заведения за пропаганду марксизма, но правда была в том, что я попросту не явился на экзамены».

…В этом месте текст книги Сталина был снова очерчен снизу красной жирной скобкой, и я открыл книгу на другой загнутой странице и начал читать помеченный, точно таким же образом, текст:

«…Уже будучи в обителях Ада четверть века, я вдруг решил почитать свое прижизненное досье, хранившееся в картотеке архива канцелярии Баал-бериты. И вот какие строчки я там про себя прочел: