Генри Олди - Вампиры. Путь проклятых

Босягин, конечно же, притянул к себе рыжую, конечно же, закрыл глаза и наугад тискал то грудь, то бедра, и раздвигал эти послушные бедра, и одновременно дергал молнию своих штанов… все это он проделывал в обычном для таких ситуаций темпе, горя от нетерпения… и все же…

Должно быть, Босягин был недостаточно пьян. Он почувствовал, что та сила, которую он готовился сейчас употребить в дело, уже выходит из него ровными толчками, сто его бедра уже колеблются, что дыхание уже ускорено… Но он отлично сознавал, что близость еще не наступила!

Босягин открыл глаза.

Он лежал на спине. Рубашка была расстегнула и сдернула с плеч. Рыжая стояла над ним на коленях, оседлав, но не соприкасаясь. Глаза ее были закрыты, но Босягин ощутил пронизавший накрашенные веки тяжелый и давящий взгляд. Руки женщины трепетали над его ключицами. Он увидел растопыренные пальцы и ощутил сотрясение тоненькой прослойки воздуха между ними и своей кожей.

Вдруг этот трепет и эти два прохладных пятна от ее ладоней на его коже, сместились ближе к подмышкам. Босягин опять ощутил странные толчки, они и не прекращались, он продолжал с силой втискиваться в тело женщины, да только тела-то и не было! Ему стало страшновато, он захотел оттолкнуть рыжую, но рука не поднялась. Сила, сила с каждым толчком выходила из него! Силы оставалось ровно настолько, чтобы дышать и смотреть!

Босягин понял, что умирает.

Смерть была настолько некстати, не вовремя! Он не подготовился к мысли о ней долгими годами старости или месяцами болезни. Он был настолько здоров, что не считался с ее возможностью, кроме как в шутку — мол, меня из этой траханной конторы только ногами вперед вынесут… В его жизни не было место этому жуткому, морозом по коже, словечку. Жена так же здорова и энергична, как он, бодры дети, бодры старики-родители и с той, и с другой стороны. Похоронных процессий — и то годами не встречал, они повывелись с улиц. Кладбище за городом… чего же еще?…

И вот она пришла и ехидно на него уставилась — не ждал, дружочек ты мой? Уходит силушка-то, а за ней уйдет тепло из пальцев ног, из голеней, из бедер. Последним уйдет дыхание.

Босягин осознал все это мгновенно. И так же мгновенно понял, что нужно бороться! Не может же так быть, чтобы здоровый мужик вдруг взял и отдал Богу душу только потому, что рыжая ведьма водит над ним ладонями!

Но оттолкнуть он не мог. Крикнуть он не мог. Прекратить в себе эти омерзительные толчки он тоже не мог. Они все сильнее сотрясали безвольное тело.

Он уже не мог напрячь это тело.

Вдруг Босягин осознал, что он еще владеет дыханием. Это был единственный шанс. Он мог задержать дыхание, мог его чуть-чуть ускорить, мог сделать вдох поглубже… До сих пор он никогда не думал, как именно дышит, что там у него внутри расправляет складочки и сморщивается, но сейчас, сейчас…

Босягин молился собственному телу.

— Вот так, вот так… — беззвучно приговаривал он. — Еще, еще, миленькие мои, еще… Вот так, миленькие, держите, держите воздух… а теперь весь его, весь оттуда… надрались силы?… Ну! Вот так, понемногу, вот так… до последнего уголочка… миленькие вы мои…

Перед его глазами возникла жуткая фигура из школьного кабинета гражданской обороны. Человеческий торс со снятой кожей и раздвинутыми пластами мускулов, чтобы можно было увидеть внутренности. Пользовались этой гадостью, чтобы преподать правила первой медицинской помощи.

Сейчас Босягин был безмерно благодарен торсу — он мог зримо представить собственные легкие, он знал, куда посылает струи и струйки воздуха.

Вдруг он понял, что это — ненадолго. А ничего больше у него не было.

Рыжая уже не водила своими узкими холодными ладонями над его телом. Она прижала руки к его коже, она вжимала их все глубже. Босягин не мог стряхнуть их с себя, но, как ни странно, именно это движение ведьмы и не вызывало в нем особого протеста. Руки принялись слегка раскачивать его… он почувствовал, что плывет, плывет…

Глаза сами закрылись.

Босягин понял, что смерть — это даже приятно. Боли нет, волнения нет, а есть легкое раскачивание, как в гамаке жарким летним днем, и такая же полнейшая бездумность, как в том гамаке.

И все же это была смерть, а он был — человек, имеющий одну святую обязанность — бороться за жизнь. Пусть даже такую нелепую, с двумя логиками и суетой сует. Все-таки это была его единственная жизнь. Другой не полагалось.

Босягин с трудом разлепил веки. Окошко посветлело.

Он не был суеверен, но его озарило — утро, крик петуха! Вот что спасет его от ведьмы! Она высосала всю его силу, но на это ей потребовалось время! А раз он еще жив, раз еще поднимаются веки и работает дыхание, значит, ей не хватит времени с ним справиться!

Сила вернется, все вернется, скорее бы утро! Ведь летняя ночь коротка… Они вышли из ресторана в полночь, с час слонялись непонятно где6… сколько же теперь?

И тут ведьма открыла глаза.

Видимо, она не ожидала, что глаза Босягина тоже окажутся открыты. Ее руки замерли, колыхание прекратилось.

— Отдай! — потребовал взглядом Босягин.

— Нет! — она едва заметно покачала головой.

— Отдай! — все, что в нем оставалось от жизни, он вжал в этот неподвижный и настойчивый взгляд.

— Нет.

Его поразило ее измученное лицо. Ни злости, ни сатанинской ярости, ни звериной жажды… только настороженность и безмерная усталость. Она стояла на коленях, черное платье уже всползло вверх и прикрыло грудь, волосы висели, обрамляя тонкое лицо. Она прислушалась… и вдруг зарычала.

Это был нечеловеческий, звериный рык. Наверно, так проклинает тигрица убийцу своих тигрят. Сверкнули острые зубы ведьмы, лицо исказилось… и Босягин увидел невероятное.

Женщина распрямилась. Ее колени, упиравшиеся в его бока, поднялись вверх и она повисла в воздухе, не касаясь пола, согнув в локтях дрожащие руки, сжав крошечные кулачки. Казалось, сейчас она резко оттолкнется руками от воздуха и пронзит потолок хилого сарая.

Но острые зубы ведьмы закусили нижнюю губу с кантиком лиловой помады. Медленно опустилась женщина на грязный пол возле матраца, покачнувшись при этом, но устояв на высоких своих каблуках. Посмотрела на Босягина невидящим взглядом. повернулась и вышла.

Он не мог поверить в свою удачу. Вдруг дико забилось сердце. Перехватило дыхание. золотые солнца встали перед глазами. И тогда лишь он потерял сознание.

А женщина пересекала железную дорогу. Поблизости был разъезд, несколько веток стекалась и растекались, женщина то и дело перешагивала через рельсы. Она могла преодолеть эти чертовы рельсы одним плавным прыжком, могла!.. И не могла.