Кирилл Кудряшов - Эпидемия FV

— Ну и пусть уезжают, если им так спокойнее будет! — воскликнула успевшая одеться Марина. — А я твердо знаю, что все позади. Я это чувствую, понимаешь? Все плохое, что могло произойти, уже произошло, и теперь жизнь будет постепенно налаживаться. И наладится!

Она не могла объяснить своей радости и переполнявших ее чувств. Не смогла бы объяснить, даже если бы захотела, что все плохое кончилось просто потому, что теперь она снова может и вслух и про себя произносить заветные слова.

«ребенок»

«дочка»

«мама»

«папа»

И больше никакого FV! Больше никаких чудовищ, бродящих вокруг нее, и с каждой минутой побирающихся все ближе. Маленьких, от силы полуметровых, но смертельно опасных. FV ушло, и она это знает точно, потому что больше не чувствует страха.

— Пошли остальных будить, порадуем новостями!

Леху с Дашей будить не пришлось — на стук в дверь им открыла одетая, вполне выспавшаяся Даша, глаза которой буквально светились от счастья.

— Вы уже тоже все знаете, да? — спросила она, едва открыв дверь, и взглянув на них. — Вижу, что знаете. Мобильники заработали, Лешка радио поймал. Половины радиостанций в эфире нет, но это уже что-то. И все только и говорят что о Медянске. Погибших сотни, если не тысячи, но все налаживается!

— Знаем, знаем! — воскликнула Марина, обнимая подругу. — С родителями-то созвонились?

— Созвонились! Мои — на пути в Хабаровск. Лешины в Новосибирске, в гостинице. Переждут там день, и решат, ехать ли дальше, во Владивосток, или возвращаться в Медянск.

Леха сиял, как начищенный пятак, и Марине пришла на ум неприятная, темная мысль: «А не сменилось ли „Голое безумие“ новым проявлением, „Ярым оптимизмом“ или „Заводным счастьем“?» Однако мысль эта пропала, стоило им, уже вчетвером, постучаться в комнату Жени. Он открыл сонный, едва продравший глаза, и видимо с трудом понимающий, где он находится. И почему-то от его взгляда у Марины засосало под ложечкой. Каким-то чужим, незнакомым был этот взгляд, да к тому же тяжелым. Словно свинцом налитым.

— Не будите, да не будимы будете! — буркнул он, видимо, на автопилоте. Но увидев перед собой четыре счастливые физиономии, тут же проснулся. — Что, новости какие-то?

— Не какие-то, а радостные!

Аня тут же стала набирать номер мамы. Женя промедлил несколько минут, сначала расспросив у них все, что они знали, чем вновь удивил Марину. Что-то в нем изменилось за эти дни, прошедшие под знаком FV. Он и раньше был прагматиком, с процессором, заложенным в мозг, но даже за ним такого раньше не наблюдалось. Где-то в Медянске его родные, и неизвестно, все ли с ними в порядке, а он же, вместо того чтобы как все остальные тут же броситься к сотовому телефону, первым делом выясняет подробности того, что узнали все они.

Сейчас он больше походил на робота, чем на человека. Или на солдата, этакого сына полка, который в армии с детства, и не представляет себе другой жизни. Который после боя сначала размечает на карте, какую территорию удалось отвоевать, и сколько высот занять, и только потом интересуется потерями. Какой ценой удалось занять эти высоты.

По весне этого года Даша предложила ей и Ане, чисто женской компанией отправиться в сауну, отметить восьмое марта. Мол, праздник наш, женский, и мы хотим отдохнуть, а не радовать весь день взгляды мужчин своей природной красотой. Предложение с восторгом было принято, при чем как женской половиной их компании, так и мужской. Парни отправились в один номер пить пиво и говорить о футболе и борьбе, а девушки — в другой, чтобы поговорить, естественно, о парнях. И естественно о своих.

Слово за слово, шутка за шуткой, и Аня, после третьего стакана пива, заговорила о Жене.

— Наверное, за это я его и люблю, — говорила она. — За его непохожесть на других. Но иногда он кажется мне каким-то странным. Вот мы оба с ним бухгалтеры, но почему-то я не могу мыслить одними цифрами, так как он. Он вроде бы нормальный человек… Да о чем я, вы его тоже не первый год знаете. Бывает веселым, бывает, что злится. Но у него какой-то другой образ мышления. Он все пытается делить на белое и черное, верное и не верное, и уходит глубоко в себя, если не может в чем-то определиться, отнести что-то к той или иной категории. Первый раз такого человека вижу!

— Действительно, — рассмеялась тогда Марина. — Я уверена, что именно за это ты его и любишь.

Тогда они посмеялись над этим, и, вроде бы, забыли. Не забыла, наверное, одна Аня, которой с Жениными странностями приходилось не только мириться, но и жить. И теперь, вот, Марина сама задумалась, как же мало она знала о нем… О человеке, которому в минуту отчаяния доверила свою жизнь, или, вернее будет сказать, свою смерть.

Как же легко он тогда ответил ей, что сможет ее убить, если…

Если со мной что-то произойдет… Обещай, что… Что поможешь мне уйти.

А как легко ей дались эти слова, обращенные к нему! Смогла ли бы она также легко попросить у Сережи прекратить ее мучения, если… Если что-то произойдет? Нет, не смогла бы. Почему-то она знала, что с подобными просьбами обращаться нужно именно к Жене.

Где-то в груди вновь проснулась смутная тревога. В живот заворочалась малышка, получившая от нее порцию беспокойства. Прославленная женская интуиция пыталась что-то сказать своей хозяйке, но то ли не могла сформулировать, то ли… То ли это была никакая не интуиция, а просто страх, боязнь всего на свете, возникший после пережитого.

После десятка безрезультатных попыток, Аня спрятала телефон в карман.

— Никто не берет трубку, — сказала она. — Ни мама, ни отец.

Вот уж чего Марина не ожидала от Жени, так это того, что он, секунду назад определявший количество захваченных (а точнее — потерянных) высот, обнимет ее, прижмет к себе, и позволит заплакать, уткнувшись лицом ему в рубашку, да еще и весьма выразительным взглядом потребует от остальных, чтобы они ретировались из его комнаты.

Выходя Марина только пожала плечами. Действительно, как же многого она о нем не знала, не знает, и, вероятнее всего, и знать не будет.

Женя

Многие считают, что красивым девушкам обязательно присущ набор штампов: глупая, обожающая тратить чужие деньги, и умеющая эффектно и картинно плакать. Люди, знавшие Аню настолько близко, как знал ее он, наверняка не стали бы относить ее к красавицам, просто на всякий случай. Потому что ни одному из упомянутых выше критериев она не соответствовала.

И плакала она сейчас не эффектно, роняя слезы в специально распланированные места, а тихонько, почти беззвучно, заливая слезами его рубашку. Плакала так, что сердце разрывалось не в переносном — в прямом смысле.