Сергей Пономаренко - Ведьмина охота

Открываю глаза: я совершенно голая, моя поза напоминает букву Х. На теле краской нанесены круги, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что они означают! Меня начинает бить озноб, скорее не от холода, а от страха.

Поворачиваю голову в сторону певца и вижу низкорослого небритого мужчину со сморщенным, как сушеная груша, лицом, в грязном салатовом халате. Он крупными стежками штопает живот обнаженного трупа, лежащего на мраморном столе. По-видимому, я лежу на таком же. От этого зрелища меня чуть не стошнило, едва справилась со спазмами, судорожно сглатывая слюну. Ворочаюсь, пытаясь освободиться, но безрезультатно, зато мои потуги привлекли внимание мужчины, и он как-то ласково на меня взглянул. Так смотрит воспитатель детского сада на новенького малыша в присутствии его родителей.

— Где я?

— Разве не видишь, милочка? В морге, милочка. А я санитар, Игнатом кличут.

— Зачем я здесь, Игнат? Ведь я живая!

— Все мы временно живые, и каждый в свой срок отправляется на место постоянной прописки.

— Прошу вас, освободите меня! Я вас отблагодарю! Вам нужны деньги? Сколько вы хотите за мое освобождение?

— Не волнуйся, милочка. Скоро ты будешь свободна от всех мирских забот и от денег тоже. Там они тебе не пригодятся.

— А-а-а! — ору что есть силы. — Убивают! Пожар! Спасите!

Игнат отрывается от своего занятия. У него все лицо в мелких прыщиках, сам он небольшой, сухонький. Берет грязную тряпку, лежащую рядом с трупом, вытирает ею руки в медицинских перчатках и ленивой походкой идет ко мне.

— Спасите! Спасите! — ору я, а он все приближается, явно намереваясь засунуть омерзительную тряпку мне в рот.

Я этого точно не переживу!

— Простите меня, я больше не буду кричать! Только не надо этого! — умоляю его, когда ужасная тряпка приближается к моему лицу.

— Ведь обманешь, милочка! Меня женщины всегда обманывали.

— Клянусь, буду молчать! Тише воды, ниже травы, поверьте мне… Прошу вас, вы такой хороший, добрый!

— Правду говоришь, милочка, я добрый! Поверю тебе, но если снова будешь докучать своими криками, то не обессудь. А вообще-то поболтать с тобой даже интересно, не так скучно.

Игнат возвращается к своему занятию, и я с облегчением перевожу дух. Ситуацию ужаснее этой трудно себе представить. Абсолютно беззащитная, обездвиженная, бесстыдно голая, лежу на секционном столе в ожидании, когда меня выпотрошат. Уже и метки сделали на теле для этого.

— Чего молчишь, милочка? Не боись, что-нибудь рассказывай, только не кричи. А то сразу вспоминаю свою бывшую, волноваться начинаю. Дура она была у меня, ой какая дура!

— Может, вы все же отпустите меня? Вы же добрый человек.

— И не проси, милочка, а то я разнервничаюсь, и добра тебе от этого не будет. Ты не боись, когда придет твое время, я тебя молоточком по голове тюкну. — Игнат наклоняется, достает молоток с большим резиновым набалдашником, демонстрирует мне, любовно поглаживая. — Из тебя сознание уйдет, и ты ничего не почувствуешь.

От такой перспективы мне становится дурно, но я не могу ничего сделать. Неужели это все? Нет, надо бороться до конца!

— Мартин здесь? Я хотела бы с ним переговорить. Вы могли бы его позвать?

— Мартин? Не знаю такого.

— Ну, тот, который меня сюда привез.

— Так это люди Графа тебя сюда доставили.

— Графа?!

— Ну да. Он самый главный.

— Кто такой Граф? Какое у него настоящее имя?

— Кто его знает. Даже лица его не видел, он всегда наряжается, как хирург на операцию, только в щелочки глаза видны.

— Какой цвет глаз у него?

— Тебе не все ли равно? Или ты влюбилась в Графа? Успокою я тебя, не он будет резать.

Не хочется верить, что Мартин и есть Граф, но то, что меня выкрали из его дома, это доказывает. Ведь только Мартин знал, где я прячусь. Странное прозвище — Граф… А если это прозвище дано ему не просто так? Графиня Батори, ее дочь графских кровей, хоть и незаконнорожденная, потомки ее, возможно, дожившие до наших дней… Но почему я считаю, что между Графом и ведьмой Илоной существует родственная или иная связь? Что за фантазии!

А если все же предположить, что графине удалось проследить линию своих потомков и выйти на живущего в этом времени? Смерть Тонича — результат встречи прапрабабки со своим праправнуком по прозвищу Граф? То есть ведьма Илона теперь под опекой этого самого Графа? Бред, да и только!

Стоп! Лезут в голову всякие домыслы, а ведь меня ожидает неминуемая смерть! Мысль отрезвляет и возвращает в реальность, изгоняет все другие мысли. Перспектива скорой и ужасной смерти пугает, уходит на задний план все второстепенное, в том числе ведьма Илона и ее возможная родственная связь с Графом.

Не все ли мне равно, Мартин этот загадочный Граф или кто-то другой, пусть даже известный мне, и какова судьба ведьмы, попавшей в наше время?

Жизнь — это главное и самое ценное достояние человека! Она у меня оказалась столь короткой, ничего путного не успела сделать. Уйду из этого мира, никого и ничего не оставив после себя. Ведь еще в прошлом году я могла выйти замуж за Егора, а не дурью маяться, оттягивать принятие решения, сомневаться в чувствах. Ну что там проверять, я люблю Егора и никого другого! И в школу Шамбалы на учебу я зря уехала, чуть Егора не потеряла.

Почему чуть? Совсем потеряла, ведь смерть разлучит меня со всеми, кого знаю и люблю! Никак не могу поверить, что мои жизненные часики отсчитывают последние минуты… Вот если бы у меня был ребеночек от Егора… Мальчик или девочка… После моей смерти они приходили бы на мою могилку с цветами. Если девочка, то красотулечка… От таких мыслей на глазах выступают слезы. Не будет у меня могилки: выпотрошенное тело где-то закопают, и следов не останется. Да и закапывать будет нечего: органы, скелет, кожу — на продажу, а мясо — на колбасу! Тут я разревелась и уже не могу сдерживаться, ору:

— Не хочу на колбасу!

— Вот женщины, что за народ?! Чуть что — и в слезы! — возмущается Игнат. — Не реви, мешаешь работать! Уже чуток осталось!

— Если бы тебя так — на колбасу! — сквозь рыдания пытаюсь объяснить причину слез.

— Ну что ж, — отзывается Игнат, — мясо человеческое сладковатое, чем-то конину напоминает, если не очень жирное.

От этих слов я начинаю биться в истерике и кричать еще громче.

— А говорила, что не будешь… — укоризненно произносит Игнат и тянется за тряпкой. — Нельзя верить женщинам!

Умом понимаю, что только хуже себе делаю, но не могу с собой совладать. Хотя что может быть еще хуже?!

— А-а-а! Спасите меня! — ору во всю глотку.