Особняк покинутых холстов - Валерий Александрович Пушной
— Вот и слушай, гофмалер, — полился тихий голос монахини. — Видение было такое. Жизнь твоя станет твоим наказанием и будет длиться почти триста лет. Все портреты, писанные тобой, станут живыми. И сам ты будешь жить заключенным в раму, в коей будет холст с твоим портретом. А все по твоей глупости, гофмалер. Ты устанешь от такой долгой жизни, измучаешься. Пока не передашь творения свои той, которая оживит память твою.
В голову ему вползла мысль, что глупостью, видимо, названа его просьба государыне повести под венец фрейлину, или что он сейчас провел с нею время перед тем, как ее поведет под венец другой. Не выдержав, Хаюрдо прервал игуменью:
— Не помню, чтобы я делал глупости, монахиня!
— В том и глупость твоя, гофмалер, что ты не сочтешь ее глупостью, — заметила матушка Ефимия.
— Я не понял, о каких живых портретах ты говорила, монахиня? — посмотрел вопросительно. — Как это?
— Просто все портреты будут живые, и всё, — пояснила она.
И снова Хаюрдо ничего не уразумел. Но спрашивать больше не стал, догадавшись, что никакого другого ответа не получит. Возможно, потому, что другого ответа у монахини не было, а возможно, оттого что вскоре ему все откроется. Между тем по лицу игуменьи видел, что сказала она не все. Вероятно, видение было больше, чем то, что он услышал. И Хаюрдо набрался терпения. Настоятельница сделала передышку. На этот раз пауза продлилась долго — монахиня определенно не спешила продолжать. То ли подыскивала слова, то ли давала ему понять, что самое главное в ее видении впереди, чтобы он ничего не упустил из того, что она произнесет дальше. Его это напрягло. Лилия во все глаза следила за ними и слушала. Недавно Михаил вкратце рассказывал ей историю отношений ее прародительницы и Хаюрдо, но тогда она не воспринимала все так горячо, как ныне. Потому что сейчас эта история творилась у нее на глазах. Все было ужасно. И мучил вопрос: зачем оказалась здесь, зачем ей видеть и слышать это? Пока из подсознания не стала медленно вытекать подсказка, что происходящее тут каким-то образом связано с нею. Не только тем, что она потомок фрейлины, а в спайке с этим, чем-то еще. Но чем? Загадка. Между тем Лилия заметила, как монахиня, разговаривая с Хаюрдо, изредка бросала взоры в ее сторону, как будто, в отличие от всех во дворце, видела, где она стоит. Странно. Но если она действительно видит, или чувствует ее присутствие, тогда получается, что монахиня заранее ведала об этом и шла не только к Хаюрдо, но и к ней. Ведь сказала же игуменья в самом начале разговора с гофмалером, что знает все, что делается во дворце и за его стенами. От такой мысли у Лилии внутри похолодело. Получалось, что матушка Ефимия говорила не только для Хаюрдо, но и для ее ушей? По телу Лилии пробежала дрожь. Значит, монахиня хотела, чтобы она, потомок фрейлины, узнала и постигла суть видения. Таким образом, следует слушать не только каждое слово, но и многозначительное молчание настоятельницы. Монахиня прервала паузу. И то, о чем она стала говорить, ошеломило девушку. Также заметно выбило из равновесия Хаюрдо. Матушка Ефимия выдохнула:
— У фрейлины будет несколько детей от ее мужа, но первый будет твоим. Твое сегодняшнее семя прорастет в ней и выйдет из нее младенцем. Отрок будет похож на тебя. И гвардейский офицер догадается, чье семя стало началом младенца. И тогда начнет жене своей мстить. До самой ее смерти у нее будет безутешная жизнь. Она будет короткой, но страшной. И в этом виноват ты.
— Замолчи, монахиня! — Хаюрдо зажал уши.
— Мое молчание не изменит того, что должно произойти, гофмалер, — последовал твердый ответ.
— Я убью его! — задрожал.
— Нет, — возразила монахиня. — Сейчас ты продлишь ему жизнь. Но накажешь много позже, когда он будет цепляться за нее, как за соломину.
— Не понимаю, — стиснул зубы Хаюрдо.
— Вскоре ты нарисуешь его портрет и подаришь ему, чем порадуешь, — сообщила она.
— Ни за что! — вскипел, наливаясь негодованием.
Воздух вокруг всколыхнулся от его крика, и пламя свечей на стене заметалось. Монахиня переждала эту вспышку:
— Тебе поручит государыня императрица. И ты не посмеешь отказать ей. Но твоя слабость после этого выльется в две твои новые работы.
— Какие? — не в состоянии остыть, раздраженно кипел Хаюрдо.
— Этого я не знаю, — тихо произнесла монахиня. — В твоей голове еще не созрели они. — Стукнула по полу посохом. — Я сказала тебе все!
Лилия не поверила последним словам настоятельницы. Наверняка та знала, о каких двух новых работах говорила, но не захотела сообщать гофмалеру. Вероятно, потому, что концовка предсказания целиком обусловливалась дальнейшими действиями Хаюрдо. И от того, какими они будут, зависела его судьба. Однако Лилия услышала, что первый младенец фрейлины будет от Хаюрдо, — это успокоило и обрадовало ее. Больше всего она не хотела, чтобы ее предком оказался гвардейский офицер, похожий как две капли воды на Омирта. Мысль о том, что она может находиться в каком-то, пусть даже очень отдаленном родстве с Болиславом Аласьевичем, убивала девушку. Тем не менее все разрешилось благополучно. Лилия облегченно вздохнула.
— Ты не сказала самого главного, монахиня! — воскликнул Хаюрдо.
— Хочешь знать, что станется с твоим дитем?
— Да! Что будет с ним? — налился кровью гофмалер.
— От него пойдут твои потомки, гофмалер. Но ты их не будешь знать, потому что муж фрейлины отправит твоего отпрыска далеко в неизвестном направлении. Пройдет почти триста лет до того дня, когда тебе повезет.
— Триста лет? Ты с ума сошла, матушка Ефимия! Столько не живет никто! Что за чушь ты повторяешь второй раз? Про живые портреты, про то, что я буду жить заключенным в раму! Ты безумна, игуменья!
— Нет, гофмалер! — осуждающе выговорила та. — Безумен ты, что не веришь в Божий промысел!
— В Божий промысел я верю, матушка Ефимия! — отринул ее подозрение Хаюрдо и перекрестился. — Я не верю тебе!
Наложив на себя крест, игуменья сурово пронизала его взглядом, сжимая худой морщинистой рукой посох так, что побелели костяшки пальцев:
— Через меня Господь передал тебе послание, гофмалер, и от того, как ты воспримешь его, свершатся твои дела и дела твоих потомков. Оглянись, твой потомок слышит тебя сейчас!
Резко оглянувшись, Хаюрдо остолбенел. Спазма перехватила дыхание. Ему на миг почудилось, что он увидел фрейлину, только в странном незнакомом одеянии. Протер глаза. Нет, никого нет. Показалось. Выдохнул. Снова повернулся к игуменье:
— Твои проделки, монахиня! А может, ты вовсе не монахиня, может, колдунья?
