Валерий Иванов-Смоленский - Последнее искушение дьявола, или Маргарита и Мастер

Кайф поломал надсадный лязг открывающейся двери.

— Лясков, на выход без вещей! На допрос, — надзиратель пораженно повел носом, учуяв чуждый камере аромат настоящего чая.

Вслед за ним протиснулись два цирика в форме внутренних войск.

— Не-е-е-т, — завизжал Бурый, — не пойду.

Он вцепился руками в металлические стойки нар и раскорячил ноги. Глаза его блестели безумием. В камере сразу дохнуло гнилостным потом.

— Ты смотри, почуял гнида, — с удивлением констатировал надзиратель, — все, конец тебе, выходи, сука…

— Не хочу… Не хочу… Не хочу… — монотонно выл на одной ноте бывший трактирный половой.

Тем временем, оба конвойных сноровисто проникли в камеру и привычно приступили к изыманию осужденного. Один из них ловко ударил ребром ладони чуть ниже уха обреченного убийцы, отчего тот обмяк и выпустил стойки, а другой заученным движением ухватил обе руки, крутнул их назад и защелкнул наручники. Секунда, и они уже скрылись за дверью, волоча приговоренного, буквально, на руках.

Надзиратель грозно наморщил нос, собираясь начать разборку по поводу чайного духа, но встретился с прищуренным взглядом вора в законе и, ничего не сказав, вышел.

А, утром пришли и за Фаготом. К большому сожалению Береста, в камеру его новый сосед уже не вернулся, и все попытки авторитета узнать его судьбу успеха не имели. Администрация тюрьмы, как бы забыла о существовании странного клетчатого арестанта.

Даже ушлый и всезнающий кум лишь уныло развел руками в ответ на приметы и кличку недавнего постояльца камеры, в которой сидел уважаемый им смотрящий. Фамилии же бывшего недавнего и недолгого соседа Берест не знал.

Впрочем, и это знание, вряд ли помогло бы ему в его поисках. А, искал он долго и безрезультатно. Но удивительный кудесник исчез бесследно.

Глава двадцать восьмая

2.7. Москва. Март 1936 года

Атлетически сложенный человек, с правильными чертами лица и, неожиданно сизым носом, одетый в коверкотовую темно-синюю гимнастерку с капитанскими шпалами в петлицах, закончил читать рапорт о задержании, предположительно, одного из членов банды «Черная кошка» и перевел взгляд на сидевшего по другую сторону стола человека.

Нескладная тощая фигура сидящего и его невзрачный облик никак не тянули на, наводящего на столицу ужас, бандита. Кургузый с замасленными лацканами пиджачок и обтрепанные снизу, до бахромы, брюки в печальную желтоватую клетку не свидетельствовали о финансовой состоятельности их носителя.

Поврежденное пенсне без одного стекла и с треснутым другим воспринимались, как попытка заявить о своей интеллигентности, но придавали лицу, напротив, глуповатое выражение. В дополнение, глаза его, похоже, здорово косили, что вряд ли, позволяло их обладателю быть метким стрелком из огнестрельного оружия. Наконец, рот, несколько смещенный вбок и вдобавок, перекошенный, мог говорить лишь о возможной нервозности, но не о способности громовым рыком наводить ужас на обывателей, подвергшихся лихому бандитскому налету.

Впрочем, капитан, являющийся старшим оперуполномоченным НКВД, осуществляющим первоначальное дознание по особо тяжким преступлениям, давно уже не судил о человеке только по его одежде и внешности. Убийцы, налетчики, насильники, бандиты, валютчики и контрабандисты, прошедшие через его руки, пожалуй, своей внешностью, больше, не соответствовали теории знаменитого итальянца — родоначальника антропологического направления в криминалистике Чезаре Ломброзо, нежели, под нее подходили. Более того, иные из них имели настолько благообразный и кроткий вид, что, не заглядывая в сухие анкетные данные, сразу хотелось записать их смиренными служителями самой мирной религии.

— Очки разбили при задержании? — капитан пытался нашарить в кипе бумаг бланк протокола допроса подозреваемого.

— Это пенсне, — робко поправил его дребезжащим тенором арестант, — понимаете, я привык…

Но дознаватель уже нашел нужный формуляр и махнул вбок рукой, прерывая объяснения.

— Фамилия? — отрывисто спросил он, стряхивая каплю чернил с пера потрепанной авторучки.

— Фагот, — послушно ответил задержанный.

Капитан нахмурился, он не терпел блатных кличек и не понимал, как можно людей обзывать названиями предметов, животных и прочей атрибутики окружающего мира.

— Ты, кликуху-то оставь для своих корешей, — раздраженно отреагировал он, — в камере можешь быть хоть фаготом, хоть тромбоном. Фамилия, как?

— Коровьев, — уныло поведал подозреваемый, еще и фамилией своей, добавляя несуразицы в свой облик.

Покончив с анкетными данными, энкаведешный борец с преступностью, подбавив свирепости лицу и металла в голосе принялся колоть задержанного на предмет причастности к известной бандгруппе.

Обычные и привычные капитану методы пряника, перемежающегося с кнутом, результатов не дали. Клетчатый арестант раскалываться не желал, приводя дознавателя в бешенство своим манерным козлиным голоском и полным отрицанием своего членства в «Черной кошке».

Алея щекой и розовея наливающейся припухлостью под глазом (пенсне, оберегая от дальнейшего превращения его в куски металла и стекла, он успел спрятать в боковой карман куцего пиджачка) задержанный плел все, что угодно, но только не на заданную тему. Он начисто отвергал обвинения в нанесении телесных повреждений голому неизвестному человеку, который, как сообщили дознавателю, остался жив. При этом, причиненный выжившему вред, он отчего-то пытался свалить на неизвестного капитану прокурора Понтия Пилата, коверкая его должность обидным названием «прокуратор», за что получил и во второй глаз, успев, правда, подставить первый.

Предполагая, что от интенсивного допроса у арестованного слегка съехала крыша, энкаведешник требовал адреса «малины» и явок, где могли находиться означенные бандиты по кличкам «Понтий» и «Пилат» и получал в ответ неведомый «Иерусалим» и, уж совсем неизвестную «Кесарию».

— Таких ресторанов, кабаков и притонов в Москве нет! — и ухо задержанного медленно расцвело малиновым бутоном, — что ты мне фуфло впарить пытаешься?

В процессе допроса разъяренный капитан услышал еще множество неизвестных ему слов, подтверждающих намерения допрашиваемого интеллигентика подчеркнуть свою ученость и уличить в незнании, скажем, термина «инвектива» представителя всесильного и всезнающего НКВД.

Арестант наговорил ему столько незнакомых имен, похожих скорее на воровские клички, что дознаватель уже перестал их и записывать, полагая, что подлый бандюга просто перечисляет всех своих знакомых корешей, с которыми сидел по лагерям.