Андрей Имранов - Дыхание бездны

  - Глупая сказка, - с раздражением сказал Тыгрынкээв, - и лживая. Как можно желать убить весь свой народ?

  - А ты не торопись, - спокойно сказал Вуквуввэ. Взял плошку, промочил горло и продолжил, - сказка эта правдивее многого из того, что ты видишь своими глазами и слышишь своими ушами. Как можно желать убить свой народ? А как можно желать убить своего брата? А отца или сына? Разве не убьешь ты соседа, если угонит он твоих оленей? Разве не убьешь ты брата, если отберет он у тебя жену? Разве не убьешь ты отца, если он причинит вред твоим детям? Не в злой воде беда, а в самих чоучах.

  Тыгрынкээв молчал, не в силах что-либо ответить.

  - Конечно, это просто сказка. Никогда чоучи не были под рукой одного человека. И уж точно - не были в те времена, когда русские привезли в наши земли водку. Но правды в этой сказке много, больше, чем ты пока можешь представить. Потому что звали этого сказочного вождя так же, как и тебя - Тыгрынкээв.

  - Что? - вздрогнул молодой шаман, чуть не уронив полную плошку горячего чая себе на ноги.

  - Спроси своего отца, какую судьбу он тебе уготовил? Тогда поймешь. И, может быть, узнаешь, какой у этой сказки конец.

  - Хорошо, - сказал Тыгрынкээв, отставляя от себя плошку, - спасибо за угощение.

  - Что же ты и глотка не отпил? - спросил Вуквуввэ, - или тебе не понравился мой чай?

  Тыгрынкээв вздрогнул. Нельзя ничего пить и есть, находясь в верхнем или нижнем мире. Иначе никогда более не сможешь его покинуть.

  - Если судить по запаху, то это лучший чай в мире, - честно сказал Тыгрынкээв, - но я выпил очень много чая перед нашей встречей и боюсь, не успею даже дойти до выхода из яранги.

  Вуквуввэ негромко засмеялся, взял плошку Тыгрынкээва и вылил её в огневище. Против ожидания, от огня не повалил пар, и он не погас, наоборот - пламя с ревом взметнулось и огненный столб, пройдя через рынооргын, вырос выше яранги.

  - Приходи, когда в твоем мире настанет завтра, - сказал старый шаман, брызгая остатками чая в лицо Тыгрынкээву, - поговорим еще.

   И Тыгрынкээв вдруг провалился вниз и оказался сидящим в своей яранге перед давно потухшим огнем. Вздохнул, снял с лица рогатый череп. Потер ладонями воспаленные глаза. Проснулся отец, поднял голову, посмотрел на Тыгрынкээва сонными глазами.

  - Вернулся?

  - Да, - Тыгрынкээв сглотнул, - отец, ты же не просто так тренировал меня и моих братьев? Ты же не просто так научил меня всему, что умел? Скажи, к чему ты меня готовишь?

  Сон мгновенно выветрился из отцовских глаз. Он посмотрел на Тыгрынкээва холодно и строго, потом отвернулся к стенке.

  - Завтра, - сказал он, - Завтра узнаешь.

Глава 4.

  Тыгрынкээв не замечал происходящих в стране изменений. Да они его и не касались - какое ему было дело, в СССР он живет, или в России. Все девяностые, с их разгулом преступности, рэкетом, челноками, отделением республик и открытием 'железного занавеса' прошли мимо него. Впрочем, живи он в это время даже в большом городе - тоже мог не заметить - он учился.

  С китобоями мыса Пээк он бил китов в холодных водах Чукотского Моря. Научился на сорок шагов кидать мощный китовый гарпун и безошибочно находить длинным сланцевым копьем сердце морского гиганта под слоями жира и мышц. Научился разговаривать с касатками и договариваться с ними, чтобы они приводили китов поближе к берегу. С Кигинскими чукчами ходил в торговые и грабительские походы к эскимосам Алеутских островов и Аляскинским первопоселенцам. Учился торговать, держа в одной руке копье, а в другой - песцовые шкурки. И учился воевать, держа в зубах поводья, а руками натягивая тетиву лука. С копьем один выходил на медведя, бегом догонял дикого оленя и убивал его на бегу ударом в сердце. И воевал, воевал, воевал. Со своими же соплеменниками - ради кровной мести. С коряками, ительменами и юкагирами - ради оленей. С алеутами и эвенами - ради китового уса и рабынь. С русскими - ради табака, железа и чая.

  Перед его глазами поднималась вся многовековая история чукотского народа - людей сильных, свирепых и воинственных, но, в то же время, справедливых, свободолюбивых и не терпящих обмана. И тем горше было ему возвращаться из своих путешествий в верхний мир к тоскливой реальности. Особенно грустно ему становилось, когда они с отцом заезжали за провиантом не в стойбище, а в какой-нибудь полузаброшенный поселок. В них люди жили совсем потерянные - без цели, без смысла, без будущего. От старого мира они отказались, новым миром оказались не востребованы. Советский Союз возводил в тундре города и поселки, ему нужны были люди для освоения богатств этого края и многие чукчи тогда сменили яранги на квартиры-малосемейки и типовые домики. Но с распадом СССР оказались никому не нужны ни, неспособные себя прокормить, поселки; ни стоящие на вечной мерзлоте города; ни их жители.

  - Опять они нас обманули, - жаловался Тыгрынкээву спившийся до совершенно скотского состояния археолог в селе Илирней. Звали археолога Григорий Ыныкей, но он, заплетающимся языком, потребовал от Тыгрынкээва, чтобы тот не смел называть его 'Григорием', или, тем паче, 'Гришей'. 'Если хочешь быть мне другом, конечно'. Было Ыныкею двадцать пять лет (хотя выглядел он на все сорок) и еще три года назад он раскапывал стоянки времен неолита на берегах ближайшего озера. Но три года назад экспедицию свернули за недостатком денег, а Ыныкея уволили. Как догадывался Тыгрынкээв - за пьянство. Ему не очень-то хотелось общаться с этим, совсем бывшим, человеком, но уйти с площади перед Домом культуры он не мог - отец ушел менять шкурки на мясо и настрого указал сыну не отходить от нарт. Тут на него и наткнулся скучающий пьяница.

  - Они всегда обманывают, - горячился Ыныкей, - в Америке, в Африке, в Сибири. Всегда! А потом еще гордятся тем, что они цивилизованные. А сами безо лжи и одного дня прожить не могут! Цивилизованные...

  Ыныкей говорил по-русски и Тыгрынкээв понимал его плохо - через слово - да и вообще не очень-то старался понимать. Тыгрынкээв за прошедшие годы видел пьяных много больше, чем ему хотелось бы, и хорошо представлял себе примерный репертуар: бессильные жалобы на жизнь, на обстоятельства и на нехороших людей, обманувших хорошего человека. Этот исключением не был, несмотря на высшее образование, и Тыгрынкээв только поддакивал задумчиво, с нетерпением ожидая, когда же вернется отец и можно будет покинуть село.

  - Знаешь, кто памперсы придумал? - оживился вдруг Ыныкей и Тыгрынкээв поневоле задумался - он не знал, что такое 'памперсы'.

  - Нет, - сказал он, - а что это: памперсы?

  - Како! Ты не знаешь?! - возмутился Ыныкей, - это же... это..., - на его лице изобразился тяжелый мыслительный процесс, - макы... нет... амака... ты знаешь! Кусок мха, который ребенку в макы кладут.