Виктор Точинов - Стая

– О чем же вы поговорили с этим лже-Крапивиным?

– Ни о чем. Я сразу извинилась, сказала, что ошиблась палатой… И ушла.

– Не понял. Как же вы его разоблачили?

– По глазам. У Крапивина – настоящего – глаза очень характерные, голубые-голубые… А у этого – черные, цыганские.

– Хорошо, что там не засветились… Однако я поспешил, сказав, что исчезновения вроде закончились… Свой домашний телефон Крапивин вам давал?

– Да. Сотового у него нет. Вернее, он сказал, что нет.

– Ладно, адрес вычислим… Только придется разделиться. Я попробую разузнать, что значит вся эта клоунада с забинтованным двойником, а вы в это время…

– Скажите, Игорь… – Людмила осеклась, и Граев понял, что не уследил за мимикой – сморщился, как от зубной боли.

И подумал: «Какого черта? Если охота идет конкретно на меня, а не на знакомца Макса либо Людмилы, пока не установленного, – то имя мое и так известно. Если же нет… Ну что же, дамочка не раз доказала, что нервами обладает железными… И при посторонних будет обращаться правильно…»

– Меня на самом-то деле зовут Граев, Павел Иванович, – сказал он. – Можно просто Граев.

– А меня… – Людмила выдержала многозначительную паузу, – …Людмила. Полякова. Простите, не смогла ответить такой же откровенностью.

Она улыбнулась, и Граев с удивлением понял, что впервые видит ее улыбку.

2.

Палец Граева надавил на кнопку. За стальной дверью кастрируемым поросенком заверещал звонок.

«За подобными дверями, как правило, живут обеспеченные люди, особенно в провинции», – подумал Граев. Но в каждом правиле есть исключения – и здесь имело место одно из них.

Металл двери оказался порнографично-голым – не обшит роскошным и дорогим заморским деревом, и не обколочен деревом самым обычным и везде растущим, и не обтянут казенно-дерматиновой пародией на кожу, и даже не обляпан гнуснопрославленной среди пассажиров метро самоклейкой…

Дверь была выкрашена дешевой серой краской. Так красят боевые корабли – дабы на фоне свинцово-серых волн как можно позже заметили их вражьи наблюдатели – традиция в век радаров, честно говоря, архаичная. В наше время боевые корабли вполне могут быть хоть розовые в зеленый горошек – локаторы и сонары засекут их точно так же, а матросикам все повеселее будет служба казаться…

Но не о море и не о кораблях напомнила Граеву дверь.

Дверь напомнила о тюрьме.

Вопрос: кто может проходить через такое сооружение по несколько раз в день, сохранив при этом физическое и психическое здоровье? Ответ: лишь бывший либо настоящий труженик ГУИН. Говоря проще, – вертухай.

Но жил за этой дверью капитан И. С. Крапивин, занимавшийся в Ямбургском РУВД розыском пропавших без вести лиц, – занимавшийся до тех пор, пока якобы не угодил под колеса.

Шаги, глазок на мгновение затемнился – самый обычный, оптический, узкофокусный. Граев изобразил на лице приветливую доброжелательность – и чуть-чуть при этом деловую, слегка казенную – людям с такими лицами открывают всего охотнее. Изобразил и стал ждать стандартного вопроса: кто?

Вопрос не прозвучал. Вместо этого скрежетнул замок, взвизгнули плохо смазанные петли, лязгнула вытянувшаяся во всю длину цепочка.

Женщина. Бесцветно-бесформенно-безвозрастная – такими, собственно, женщины средних лет почти все и бывают без макияжа, в шлепанцах и домашних халатах последнего срока носки.

– Разрешите от вас позвонить? Попал в совершенно безвыходную ситуацию, – с обаятельным напором сказал Граев.

Он постарался изобразить безобидность на фоне интеллигентной стеснительности. Надетые очки весьма в том помогали, а что они без диоптрий – надо быть тертым профи, чтобы с ходу заметить и оценить значение сей детали… Спрашивать что-либо о Крапивине Граев счел пока преждевременным.

На бесцветно-безвозрастном лице женщины читалось тревога, переходящая в страх. Читалась легко и просто, как на экране дисплея. Едва ли она там одна, или с кем-то, из кого опора и защита нулевая, решил Граев. Скорее, с людьми, которыми до смерти напугана. И это не засада, иначе дверь бы сразу гостеприимно распахнулась.

Слова, звучавшие из квартиры, вроде бы подтверждали сделанные из вазомоторики выводы:

– Я не могу открыть, – монотонно говорила женщина. – Я одна в доме, вы скажите номер, я наберу и дам вам трубку…

Говорила она очень тихо.

Голос был полон страха. Страха, от которого не вопят, от которого немеют, который цепкими когтями сдавливает горло…

Есть мнение, что все замки – от честных людей. В таком случае все дешевые дверные цепочки – от людей хилых. Именно к таким дешевым цепочкам относилась преградившая Граеву путь. Вот только он к хилым людям не относился…

Цепочка лопнула с негромким бытовым звуком. Дверь распахнулась во всю ширь. Граев скользнул внутрь. Точнее, сделал один быстрый шаг вперед – совершенно синхронно с шарахнувшейся назад хозяйкой.

В прихожей никого не было. Никто не держал женщину под ножом или прицелом.

Неужели ошибка?

Он сказал тихо и очень спокойно:

– Кричать – не надо.

Но пистолет не опустил.

Она не закричала.

Бесцветное лицо смялось и сломалось, но – молча. Глаза удивительно быстро повлажнели.

Но женщина не закричала.

Дверь встала на законное место с металлическим щелчком. Защелка… Отлично, не надо возиться левой рукой с замком за спиной… И отворачиваться от клиента тоже не надо, хоть и выглядит дамочка достаточно безобидно.

Граев быстро осмотрелся – небогатая однокомнатная квартира, груда одежды висит на самодельной вешалке, под вешалкой – куча самой разной обуви, вплоть до огромных валенок. Он быстро прошелся по прихожей, не переставая контролировать женщину, заглянул в комнату и на кухню, распахнул дверь совмещенного санузла… Никого.

Надо же так проколоться… Первоначальный страх женщины мог быть вызван чем угодно, хоть опасением за судьбу таящегося в шкафу любовника, – но только не направленными в нее стволами.

– Где муж? – спросил он, убирая пистолет. Вопрос прозвучал резко.

– Да здесь я… Только ты за пушкой не дергайся, все равно не успеешь…

Граев медленно повернулся. Из щелки в груде одежды на него смотрел пистолетный ствол. И глаза – действительно, голубые-голубые…

3.

– Подержите, – сунул Макс папку в руки здоровенному лбу в камуфляже, поставив кейс на пол. – Вот здесь расписаться. Ручка есть? – ткнул пальцем в разграфленный листок, засовывая другую руку за отворот пиджака.

Верзила, наморщив лоб, недоуменно смотрел на бумагу – буквы на ней оказались нерусские – и не успел ответить. В лицо ему почти уткнулся глушитель пистолета.