Питер Страуб - Темная материя

— Ладно, когда вернешься, расскажу, что она выдала. Например, я не знал, что ты наткнулась на антивоенный бунт, когда шла к лугу.

— Ой, подумаешь. Мы спрятались за стеной парковки, и нас никто даже не заметил. Одна только Мередит возмущалась, что мы опаздываем, не вписываемся в ее схему, остальные не считали это важным. Так, а теперь объясни мне про Гути.

Все, что касается Гути, или нынешнего Говарда, удивительно, сказал я. Нервный срыв на прогулке в саду в тот день, когда мы с Доном посетили его впервые за несколько десятилетий, привел к колоссальному прогрессу. Четыре дня Говард Блай, наш добрый старый Гути, делал один за другим гигантские шаги. А началось все, когда он, лежа на больничном полу, проговорил что-то очень простое. Сказал: «Не делайте этого. Возьмите свои слова обратно». Это первые его собственные слова, не цитата, за тридцать семь лет в Ламонте. Эта девушка, которая работает там, подошла — мы тогда не знали, что она много с ним общалась, — и опустилась подле него на колени, а он что-то прошептал. Ни за что не догадаешься, что он ей сказал.

Минога согласилась, что не догадается. А поскольку не догадается, почему бы не сказать ей?

— Гути прошептал: «Она наш жаворонок, и я это знаю». Парджита спросила у меня, есть ли смысл в этих словах. И я ответил: «Еще какой».

— Да, — проговорила жена с заметной неохотой. — Очень большой смысл, и знает это только он. Отлично знает.

Я помедлил, прежде чем задать вопрос, который она когда-то отметала с болезненным ожесточением.

— Сегодня собираюсь поговорить с Говардом о том, что произошло в низине. Он в курсе и готов к этому. Может, в один прекрасный день и ты расскажешь, что думаешь о случившемся?

Минога тоже нерешительно помедлила, пауза получилась дольше моей.

— Спустя столько лет… попробую. Кроха там будет?

— Не исключено. Пока не знаю. Думаешь, я пойму, почему ты так долго молчала?

Задавая вопрос, я подразумевал одно; своим ответом: «Конечно, поймешь», — она подразумевала другое.

— То, что ты собираешься рассказать, вряд ли будет таким умопомрачительным по сравнению с признаниями Мередит Уолш.

Она хихикнула:

— Это настолько за пределами умопомрачительного, что как минимум на уровне открытия Америки. Помни… Я ведь жаворонок.

— Я это знаю, только не знаю откуда.

— Иногда мне приходит в голову мысль, что у тебя очень странный брак.

— Браки все странные. Надо просто дать им достаточно времени.

— Или, может, просто у тебя очень странная жена.

У меня внутри слова поднялись с того места, где они соединялись прямо с чувствами, и я сказал:

— Все дело в том, что я женился бы на своей жене снова и снова.

— О, Ли. Ты сказал невероятно приятные слова.

— Тебе очень надо возвращаться в Рихобот Бич?

Минога вздохнула, и я уже знал, что она собирается сказать.

— Нет, конечно нет, но хотелось бы. Это недалеко от Вашингтона, и я ненадолго.

— И планируешь пробыть там со следующей среды до субботы.

— Да, если ты не против. Остановлюсь, наверное, где всегда.

Я уловил ее желание сменить тему:

— Знаешь, я бы тоже хотела повидаться с Гути. Помню его таким красивым мальчиком…

— За последние сорок лет он немного изменился.

— Для меня так и останется красивым. Если ему и правда удастся выбраться из этой лечебницы, он мог бы приехать в Чикаго? Со временем?

— Ты это всерьез?

— Я ему кое-чем обязана. Когда-то могла его навестить, но меня не пустили. Потом мы уехали в Нью-Йорк, жизнь закрутилась, и я оставила его в прошлом. И все эти годы он жил там, в этом ужасном месте. Каково ему будет во внешнем мире? Насколько он травмирован, сможет ли когда-нибудь жить в городе?

— Конечно же, он далеко продвинулся, и в очень короткий срок. Знаешь, Гути, по-моему, отчасти сохранил очарование. И эта молодая женщина, которая работает в Ламонте, Парджита Парминдера, любит его. Они друзья. Даже когда он может говорить только цитатами из «Письма Скарлет» и любовного романа, который он нашел в больнице, они подолгу беседуют обо всем на свете.

— И Парджита, конечно, хороша собой.

— Не то слово. Поначалу я решил, что она любовница ведущего психиатра, однако выяснилось, что она работала у него няней.

— А как Гути выглядит сейчас?

Я попытался подобрать слова и неожиданно нашел то, что нужно:

— Знаешь, напоминает персонажа из «Ветра в ивах». Наверное, Крота.

— Как мило.

— Он и правда милый. Поразительно. Проторчал там всю жизнь, но не накопил ни капли обиды. Он считает, что это место для него самое подходящее. Говорит, ждал, когда поправится достаточно для того, чтобы мы могли приехать и помочь ему выздороветь.

— Ты веришь в это?

— Сам не знаю, во что я теперь верю.

— Ты ведь будешь поддерживать связь с Гути?

— Минога, я не собираюсь бросать его в беде.

— Ты назвал меня Миногой.

— Прости. Дон искренне пытался называть тебя по имени, но все время впадал в грех. А потом и я стал этим страдать.

— Мне вообще-то все равно. Минога была хорошей девочкой, если я правильно помню. Но Миногой называй меня только в присутствии Гути и Дона.

— Договорились.

Ли Труа выждала немного и сказала:

— Дон, похоже, тебе нравится больше, чем поначалу.

— Мы много времени провели вместе. Знаешь, как это бывает: пообщаешься с человеком пару дней и ждешь не дождешься, когда он уедет. С ним по-другому. Мне нравится, когда Дон рядом, и, честно говоря, он мне очень помогает.

— То есть твоему новому проекту.

— Ну да. Он, помню, был приличным парнем и, думаю, таким и остался.

— Ты жалеешь, что тогда не пошел с нами? Ты хотел бы познакомиться со Спенсером Мэллоном?

«У меня такое ощущение, что я познакомился с ним сегодня утром», — подумал я и ответил:

— Нет.

— Ты сейчас говоришь неправду.

— Будь я там с вашей бандой, я не смог бы думать обо всем в нужном аспекте. Мне нравится моя собственная скромная точка зрения. Это как стоять на тротуаре, смотреть сквозь чье-то венецианское окно и пытаться найти смысл в том, что разглядел.

Она задумалась над моими словами, и я представил, как Минога стоит с телефоном в руке в темном номере отеля, невидяще глядя перед собой, ее силуэт наполовину скрыт в тени. Она наконец заговорила, и я с удивлением почувствовал тепло в голосе:

— Когда-нибудь я тоже попытаюсь помочь, но мне нужно время, чтобы подготовиться к этому.

Мы попрощались, и тут до меня дошло, что я ничего не сказал о чудесном спасении от смерти в авиакатастрофе. Вот и хорошо, подумал я. Об этом она знать не должна.