Сергей Дубянский - История болезни (сборник)

– Да нет, это я так, – Миша почесал затылок – неизвестно, что взяло верх, любопытство или нежелание подчиняться женщине, но он вздохнул, – пойдемте дальше.

Сделав несколько шагов, Оля открыла следующую дверь. Мужчина, лежавший на одной из трех стандартных коек, спал. Его подбородок чуть подрагивал, и изо рта вырывалось хриплое дыхание; обвисшие усы прикрывали верхнюю губу; на впалых щеках отросла густая щетина, а нестриженые волосы казались белее давно нестиранной наволочки. Лежал он поверх одеяла, даже не разувшись, и уродливые узловатые пальцы крепко сжимали суковатую палку с грязным концом, на котором болтался клок паутины.

Оля на цыпочках вошла в комнату и остановилась. На стуле, стоящем в изголовье, висел потертый серый пиджак. На одной его стороне тускло поблескивало несколько медалей, а с другой, сиротливый орден Красной Звезды. На столе, до которого можно было дотянуться рукой, лежал карандаш и исписанный листок бумаги. Оля осторожно взяла его, надеясь прочитать жалобу на тяготы местной жизни, но это оказалось письмо, начинавшееся словами «Лизонька, любимая моя…» Далее шло описание какого-то боя и множество вопросов о сыне, о жизни, а в конце – такие слова любви, которых Оля не хотела бы услышать в самом кошмарном сне. Никаких интимных или даже чисто человеческих желаний и воспоминаний, а все о Родине, для которой они оба живут; о смерти, которую он готов принять за эту самую Родину, и совсем коротко о том, что даже если он погибнет, то в последний миг будет помнить о жене и сыне. Правда, письмо не было закончено, потому что внизу не стояло ни даты, ни подписи. Оля положила листок обратно.

– Что там? – прошептал Миша, стоявший в дверях.

Оля не стала отвечать, чтоб не разбудить спящего. Она неслышно расстегнула сумочку и достала фотоаппарат. Ракурс показался ей удачным – изможденный старик, а рядом пиджак с боевыми наградами…

При первой вспышке спящий пошевелился; веки его дрогнули. Оля еще раз взвела затвор, снова нажала кнопку, и в этот момент старик вскочил с поразительной легкостью, но, похоже, забыл о больных ногах, из-за которых не расставался с палкой даже во сне; снова плюхнулся на койку.

– Фрицы… – начал шарить вокруг, но не найдя искомое, рванул на груди больничную пижаму, – ну, стреляй, сволочь фашистская! Русские не сдаются!..

Ошарашенная Оля метнулась из комнаты, чуть не сбив Мишу. Несколько секунд дверь еще оставалась открытой и было слышно, как старик причитал:

– Надо пробиваться к своим… Пашка!.. Главное, не трусь, прорвемся… Русские не сдаются…

По полу несколько раз стукнула палка, скрипнула кровать. Миша поспешно захлопнул дверь, словно запирая джина в бутылке. На Олином лице отразился испуг и растерянность от такой неожиданной реакции, и Миша решил, что сейчас наилучший момент, чтоб сломить ее глупое упрямство.

– Я же вам говорил, что все они здесь сумасшедшие, – прошептал он, – поедемте отсюда, Ольга Викторовна.

Однако Оля пришла в себя быстрее, чем он ожидал; к тому же звуки за дверью прекратились (видимо, с исчезновением гостей у деда исчезли и галлюцинации).

– И что по-твоему я должна написать? – спросила Оля сухо, – что все они психи и живут еще на той войне? Такого коллективного сумасшествия не бывает. Ты не забывай, что война закончилась не вчера, а семьдесят лет назад. Вдумайся! Это целая жизнь! Родившиеся после войны уже не все живы, а у них что, за столько лет ничего не отложилось в памяти? Они что, уже оттуда все вернулись сумасшедшими? Не верю. Здесь что-то другое, и я должна это понять.

– Зачем, Ольга Викторовна?!..

Миша наконец опасливо отпустил ручку двери и повернулся лицом. Олины глаза прищурились – больше в них не было, ни испуга, ни растерянности.

– Зачем вам это? – повторил Миша, – ради какого-то репортажа? Да мало ли у нас материалов уходит «в корзину»? Думаете, журнал сильно проиграет от этого?..

– Я проиграю.

– В чем? Это не ваше дело – строчить репортажи! Я не раз возил Витьку; я знаю, как он все это делает. Я уверен, он бы и заходить сюда не стал – пощелкал снаружи, а текст придумал дома, за банкой пива. Там, в письме достаточно материала, чтоб вообще никуда не ездить!

– Да?.. – Оля перевела на него взгляд, ясно говоривший, что думает она совсем о другом.

– Да! Ольга Викторовна, послушайте меня! – Миша схватил ее за руку, – поедемте отсюда!

Физическое прикосновение вернуло Олю из мира собственных мыслей.

– Чего ты переполошился? – она презрительно усмехнулась, – боишься?

– Я?.. Ничего я не боюсь. Мне здесь просто не нравится…

– Мало ли, где мне не нравится?

– Нет, – он наконец отпустил руку, но зато склонился почти к самому Олиному лицу, словно боялся, что их могут подслушать, – мне не нравится совсем по-другому… не как обедать в плохом ресторане или стоять в длиннющей очереди… я не могу объяснить… это как бы не на бытовом уровне…

Столь туманный аргумент неожиданно привел Олю к выводу, что даже если Миша и останется (в качестве носильщика «Сникерсов»), то, кроме нытья и пустых разговоров, от него все равно ничего не дождешься; никакой помощи.

– Хорошо, – согласилась она.

– Идемте быстрее, – обрадовался Миша.

– Нет, это ты иди и жди меня в машине. Я спущусь через час, – она взглянула на часы.

– Ну, зачем?.. – Миша покачал головой, но, тем не менее, повернулся и медленно побрел к выходу.

Когда его шаги стихли на лестнице, Оля присела на подоконник и задумалась. В принципе, программу минимум она себе наметила. Неизвестно, каково умственное состояние остальных обитателей дома, но два однозначно здравомыслящих человека здесь есть. Пусть они неприветливы, но в этом и заключается задача, чтоб вытянуть из них информацию; по крупинкам, по фрагментикам – а уж связать все воедино у нее самой ума хватит. Однако мысли никак не хотели обретать форму конкретных каверзных вопросов, свойственных следователям и настоящим интервьюерам; они кружились, как мотыльки вокруг лампы, упорно бились в стекло, но ни одна не могла коснуться пламени, чтоб вспыхнув, обнажить свою сущность.

Прошло минут десять, а просидеть так можно было, и час, и два – если не представляешь сути проблемы, то ее невозможно решить путем рассуждений. И хотя Оле всегда претило эдакое «бросание в омут», ничего другого не оставалось.

Она подхватила оставленный Мишей пакет и стараясь не стучать каблуками, направилась к двери, за которой исчезли две самые первые встретившиеся им обитательницы приюта. Чтоб не вызвать эффекта, возникшего в предыдущей комнате, сначала она тихонько постучала, но никто не ответил; тогда осторожно толкнула дверь и заглянула внутрь.

Обе старухи находились в комнате. Мария лежала на кровати; ее руки вытянулись вдоль тела, большие пальцы тонких ног с вздувшимися венами соприкасались, образуя подобие домика. Лица видно не было, только неприбранные волосы, и если она не спала или, не дай бог, не умерла, то, скорее всего, смотрела в окно. Полина сидела у стола, терпеливо ожидая, кто же явится вслед за неожиданным стуком. Перед ней лежало несколько смятых оберток от «Сникерсов», а челюсти двигались монотонно, как у коровы, перетирающей свою «жвачку». Зато одежда ее сильно изменилась – вместо лохмотьев, добротное платье с пестрыми цветами, никак не вязавшееся с окружающей обстановкой, да и вся она оказалась какой-то чистой и даже ухоженной, не похожей на остальных. Но больше всего Олю поразили круглоносые лакированные туфли на толстом каблуке. Конечно, это не писк моды, но туфли(!) среди общего голода, запустения и разрухи. «Мотыльки» разлетелись окончательно, и она только растерянно хлопала глазами, не решаясь, ни войти, ни снова закрыть дверь.