Пожиратели звезд - Гари Ромен
Глава XX
Ранним утром, едва рассвело, они вновь набились все в один «кадиллак» и пустились в путь по приказу капитана Гарсиа – еще более безапелляционного, чем обычно, ибо капитан жестоко страдал с похмелья, отчего пребывал в настроении просто… убийственном. Гарсиа знал, что даже для одного «кадиллака» и одного джипа у него едва хватит горючего, чтобы добраться до нужного места. Жара в машине была такая, что д-р Хорват, со всех сторон сдавленный тяжестью чужих тел, время от времени впадал в оцепенение, лишенное каких-либо признаков мысли и даже намека хоть на какие-то чувства. Впрочем, в данной ситуации это было поистине к лучшему, ибо, приходя иногда в себя, он понимал, что беспрестанная тряска в несущейся машине, вид пропасти, ни на миг не отступающей от самых колес автомобиля, невыносимый физический контакт с кубинцем, практически державшим его в объятиях, пустой взгляд куклы, перегнувшейся через плечо сидящего рядом с шофером Агге Ольсена и нависшей прямо над ним, осунувшиеся, вспотевшие лица товарищей по несчастью, девица с задранной много выше всяких мыслимых и немыслимых пределов юбкой, состояние мистера Шелдона, адвоката, высунувшегося в окно, ибо его беспрестанно рвало, удушающий металлический запах раскаленного корпуса «кадиллака» – в нормальном состоянии он вряд ли смог бы вынести такое; стоило ему очнуться от своего оцепенения, как он чувствовал себя словно в огромной, всеобъемлющей пасти нахально усмехающегося Демона; в сущности, по мере того как эта бесконечная адская гонка продолжалась, он все более твердо убеждался в том, что являет собой постоянный объект особого внимания своего смертельного врага, что «конкурирующая сторона» преднамеренно устроила его поездку в эту страну – ведь на чужой ему территории глумиться над ним гораздо легче.
– Мужайтесь, доктор Хорват, – скрипучим голосом произнесла кукла; ее хозяин-чревовещатель был, конечно же, или воинствующим атеистом, или, может быть, даже рьяным католиком, в глубине души люто ненавидящим все протестантские традиции. – Мужайтесь, ваше преподобие. Теперь уже недолго осталось ждать – что-то мне это подсказывает…
Сие замечание, исполненное зловещего подтекста, трудно было отринуть – оно, похоже, вполне обоснованно, так как – либо это последняя степень невезения., либо высшая степень удачи в осуществлении разгулявшимися силами тьмы их злого умысла, – капитан Гарсиа, едва протрезвившись в должной мере, с утра пораньше включил радио и узнал, таким образом, что столица в руках мятежников, а «вор и кровавый убийца Хосе Альмайо» сбежал; затем, поймав волну штаб-квартиры южной армии, узнал, что порт Гомбас во главе с генералом Рамоном остался предан lider maximo и генерал намерен двинуть свои войска на столицу, дабы восстановить там порядок и «законность». Вот тогда капитан Гарсиа и решил рвануть в Гомбас – единственный морской порт, откуда открывался возможный путь к каким-либо дружественным берегам. Он ткнул толстым грязным пальцем в карту, оставив на ней жирное пятно, и торжественно объявил пленникам, что там они будут переданы начальству, которое решит их судьбу… А уж решение, – добавил он, с таинственным видом подмигнув не то пленникам, не то самой смерти, – полностью зависит от того, где и в каком расположении духа будет па этот момент пребывать генерал Альмайо. Кое-кто усмотрел в таком обороте событий повод для надежды; что же до д-ра Хорвата, то он не питал ни малейших иллюзий, нисколько не верил словам негодяя Гарсиа, которого – много веков назад – кто-то забыл расстрелять; одно, по крайней мере, он знал точно: этот Гарсиа – подлый мошенник, каких свет не видывал; провонявший спиртным циничный лгун, сгнивший, может быть, уже от постыдных болезней, и наверняка большой любитель содомского греха; таково было его глубокое убеждение, и он высказал его вслух, как только Гарсиа отвернулся. Именно поэтому приступ оптимизма, охвативший его товарищей по несчастью, так раздражал его: в надежде они принялись блеять, словно бараны, которых гонят на бойню; в этом он усматривал лишь нежелание смотреть правде в глаза, патетически-трусливую склонность к политике страуса. Что же касается его самого, то, принимая во внимание характер противника и того врага, с которым он имел дело в его лице, он морально готовился к какому-нибудь абсолютно подлому исходу. Д-р Хорват осознавал, что расплачивается сейчас за все победные раунды в битве с Врагом, доселе вынужденным лишь грызть от ярости пыльные доски ринга. Он знал, что получит удар ниже пояса, что ему светит лишь нокаут за спиной отвернувшегося арбитра; без богохульства будь сказано, но последний, похоже, на сей раз как-то странно равнодушен к исходу сражения.
В своем духовном крестовом походе он имел чересчур большой успех и побежден будет отнюдь не в честном бою. Д-р Хорват слишком устал, для того чтобы заметить нелогичность последнего замечания – ибо вряд ли логично упрекать в нечестности Демона. Такая уж у него работа. Враг злодейски выманил его за пределы Америки, завлек в эту страну – часть своего королевства, охватывающего территории всех развивающихся государств, – и теперь, в привычных для себя условиях, осыпает его ударами.
– Не думаю, чтобы нам удалось покинуть эту гнусную страну живыми, – заявил он, складывая руки на груди, ибо не знал, куда их еще девать: он был зажат между кубинским монстром и своей соотечественницей, самые интимные части тела которой расположились на его колене.
– Ну вот, он опять за свое, – зевая, сказала девушка и совершенно бесстыдно поправила на себе трусики. – Доктор Хорват, вы же все-таки человек просвещенный, цивилизованный.
Конечно, это неплохой образ, хорошая риторическая фигура, определенная манера выражать свои мысли символами, но вы же прекрасно знаете, что никакого Дьявола в действительности нет, он существует лишь в народных сказках да суевериях.
– Что с вами, проповедник? – с фальшивым участием спросила кукла. – У вас такое лицо!
Можно подумать – у вас всю семью расстреляли.
Д-р Хорват не счел нужным отвечать. Он презирал тех, кто, не имея смелости высказать свое мнение открыто, натравливает на вас своих рабов. Поэтому он лишь смерил взглядом презренную тварь.
– Нет, сударь, нет – тут вы совершенно ошибаетесь, – серьезно заметила марионетка. – Может я, конечно, всего лишь жалкая кукла, но я не атеист, как вы, кажется, вообразили.
Я – существо глубоко верующее. Я верю в Высшего Чревовещателя. Мы, куклы, все в него верим.
Д-р Хорват прикрыл глаза.
Глава XXI
Горы постепенно проступали на фоне бледнеющей тьмы; серые зубчатые скалы СьерраДолорес медленно тянулись к предрассветному небу пальцами кактусов-свечей с натянутыми меж ними мокрыми от росы паутинками, но земля еще пребывала во мраке. Никаких тропинок тут практически не было; то, что оставалось от извилистой дорожки, казалось, вот-вот кончится, растает без следа на каком-нибудь утесе. Лошади оказались непривычны к высоте, и опять пришлось остановиться, чтобы дать им отдышаться. Небо было бледно-зеленым, и солнце, все еще таившееся где-то в его глубинах, едва только начало выползать из-за океана, со стороны Сан-Кристобаля и Лас-Казаса. С высоты гор нужно было опустить глаза, для того чтобы его увидеть. Но звезды уже начали сливаться с небом. Лошади опустили головы. В стороне Паралютена снежные хребты начинали розоветь. Воздух стал холодным, в нем уже не витали запахи земли.
Облокотившись на камень, Радецки наблюдал за испанкой. Она стояла и смотрела вверх, на вулкан, вершина которого принимала на себя первые солнечные лучи; уперев руку в бок, она, похоже, совершенно беззаботно наслаждалась красотой рассвета. С тех пор, как они покинули посольство, она никоим образом не проявляла каких-либо признаков беспокойства и неизменно – возможно, это не что иное, как эффект, производимый ее красотой, – хранила равнодушно-надменный вид. Радецки пытался понять, что тому причиной – высокомерие аристократки или же просто ни одно человеческое чувство не способно найти дорогу к этому лицу и нарушить совершенство его линий. Всю ночь она спокойно спала прямо на земле – ни протестов, ни жалоб. В этой вырисовывавшейся на фоне вулканов и нагромождений скал фигуре в вечернем платье изумрудно-зеленого цвета было что-то неуместное. Казалось, ее заботит лишь одно – платье, словно она боится умереть одетой не лучшим образом. Может быть, она верит в Бога; на шее у нее висит старинный золотой крест на цепочке – хотя не исключено, что для нее он всего лишь украшение. Первые лучи света слегка касались ее очень темных волос, и небо казалось футляром для драгоценностей, куда она поместила свой профиль. Небо было ей очень к лицу. Создавалось впечатление, будто ее юная свежесть и нежность рассвета – единое целое. Красота, что называется, загадочная. С этой наивной мыслью Радецки совсем не хотелось расставаться, хотя он прекрасно понимал, что во всем земном загадочности не больше, чем нежности в этой вот горе. Леонардо – жулик, а таинственная улыбка Джоконды – лишь на редкость удачный фокус старого артиста. Никакой тайны нет, именно поэтому люди и довольствуются красотой. Словно одурманенный, он никак не мог отвести глаз от этого необыкновенного лица; даже не смел заговорить, боясь сколько-нибудь нарушить эту недоступность, молчал, стараясь продлить обман. Он прекрасно понимал, что «таинственный» вид может оказаться всего лишь следствием недостатка экспрессии.
