Темные проемы. Тайные дела - Роберт Эйкман
Вплотную к Северному фасаду, как я решила его назвать – слушаясь, должно быть, своего внутреннего компаса, – располагалась неуютная из-за серокаменного пола без намека на покрытие комната, где по стенам висели оформленные головы и рога животных. Ничего другого там не было – одни только эти трофеи. Наверняка их все добыл тот дикий старик с портрета в столовой, и моя неприязнь к нему только возросла. Зато не пришлось ломать голову над названием – эта комната пусть будет Охотничьей.
Тут я поняла, что в доме нет кухни. Едва ли она была наверху. Ни разу не слышала, чтобы кухню задвигали под самые верхние стропила дома – и все же решила проверить.
Ничего. Все комнаты второго этажа оказались спальнями. Их насчитывалось шесть, и они походили друг на друга, как близнецы. Везде обои цвета темной охры, в каждой – по узкой медной кушетке, уже немножко заржавленной. Бессмысленным казалось различать иначе как по номерам – во всяком случае, пока; может статься, в будущем я получше узнаю их. В спальнях 2, 3 и 6 стояло по две кровати в каждой. Я вспомнила, что в доме жило по меньшей мере девять человек. В одной комнате темные стены, темный пол, постельное белье и даже оконное стекло были забрызганы, измазаны темными чернилами: казалось очевидным, кто в ней спит.
Усевшись на ящик из-под апельсинов, я окинула свой дом взглядом. Он явно нуждался в покраске. Его требовалось тщательно протереть от пыли, кое-где восстановить лак, почистить, подновить. Но совершенно точно он безнадежен не был. Мне казалось, что дом простоял в темном углу магазина невесть сколько времени, но теперь я понимала: вряд ли это правда. Я подумала о даме, которой, как сказал старый хозяин, требовалось «поскорее сбыть» его. Пусть так, но она явно заботилась о нем, худо-бедно поддерживала в чистоте. Как ей это удавалось? Как вообще вычищать все эти мелкие, изолированные комнатки? Я решила посоветоваться на этот счет с мамой, вознамерившись стать самой лучшей домовладелицей, хотя, как и у большинства тех, кто принимает такое решение, мои ресурсы были близки к нулю. Нет, речь, конечно, не идет о том, чтобы заново отделать Длинную гостиную настоящим сусальным золотом – где взять на такое денег? – но я хотя бы могу окружить заботой десяток куколок, прозябающих ныне в небрежении и тоске…
И тут я вспомнила – а что стало с десятой куклой, торчавшей из окна? Я решила, что она, должно быть, выпала по дороге и осталась в грузовике Муна – и ощутила себя сущей убийцей. Но ни одно из верхних окон не было сейчас открыто. Ставня легко могла сама по себе закрыться от тряски, и более вероятно, что бедная кукла лежит за ней, на полу в своей комнате. Я совершила еще один «полный обход», на этот раз – на цыпочках, но те участки пола, что находились прямо под темными окнами, сейчас невозможно было разглядеть. На улице стало не просто пасмурно, а по-настоящему мрачно – тучи загородили собой небо от края до края. Я отперла дверь нашей главной комнаты для гостей и, вся в думах, спустилась вниз – дождаться возвращения мамы к чаю.
Пентонвилл-Хаус – так папа в шутку прозвал мой кукольный дом, так и не сумев поступиться своим первым впечатлением о нем и продолжая сравнивать его с тюрьмой (после того, как он угодил под машину, я впервые поняла, что тому есть причина, равно как и его неспособности найти достойную себя работу). По моей просьбе мама аккуратнейшим образом осмотрела домик, но так и не придумала, как попасть внутрь или продвинуться дальше прихожей, куда все еще приглашали распахнутые дверцы. Похоже, нам не стоило и надеяться на то, чтобы поднять стену, снять крышу или открыть хотя бы одно окно – в том числе, как это ни странно, окна второго этажа.
– Не думаю, что его сделали для детских игр,Liebchen[69], – сказала мама, награждая меня своей нежной улыбкой. – Думаю, в Музее Виктории и Альберта[70] тебе рассказали бы о нем побольше.
– Конечно он не для игр! – ответила я. – Потому-то он мне и понравился сразу. Я буду принимать гостей. Как Прекрасная Отеро[71].
На следующее утро, когда мама ушла на работу, папа поднялся наверх и принялся толкать и ворочать мой дом своими неумелыми руками.
– Сейчас принесу долото, – сказал он. – Подцепим им с углов, снимем стены, а потом, как почистим – посадим назад, на шурупы и петли. Я как раз собирался в «Вулворт». У них все на такой случай есть…
Тут же подскочив к отцу, я забарабанила по его груди кулачками, крича, что не дам ему и пальцем тронуть мой прекрасный дом, что он его так только погубит, что силой ничего не сделаешь. Я слишком хорошо знала отца – когда ему взбредало в голову взяться за долото, единственная надежда на спасение чьей-либо собственности заключалась в устроении сцены – и в угрозах, что слезы будут литься рекой еще долго, если от идей по реновации и починке не отказаться.
Пока я вопила и топала ногами, с первого этажа, отвлекшись от своих книг, поднялся мой брат Константин.
– Сестра, помилуй, – сказал он. – Как мне запомнить все даты Тридцатилетней войны, если ты так и не научилась контролировать свои вспышки гнева?
Константину, хотя он и был на два года младше меня, все-таки следовало уже знать, что я – далеко не в том возрасте, когда кричат без веской на то причины.
– Подожди, пока он не попытается переплести по новой все твои книги, ты, глупый проныра, – прикрикнула я на него.
Отец поднял руки в примирительном жесте.
– Пентонвилл-Хаус останется незыблем, – заверил он. – Я и без него найду повод сходить в «Вулворт». – Сказав это, он развернулся и неторопливо вышел из комнаты.
Константин чрезвычайно серьезно кивнул.
– Я понимаю, – сказал он. – Понимаю, что ты имеешь в виду. Я возвращаюсь к работе. А ты… На вот, попробуй. – И он вручил мне мелкую щербатую пилку для ногтей. Я провела большую часть утра, крайне бережно орудуя этой несовершенной штукой, тщась как-то объяснить
