Клайв Баркер - Книги крови III—IV: Исповедь савана

— Вы ведь жертва, не так ли? Вы не делали этого? Кто-то отрезал вашу руку…

— Да. Это сделал я сам.

Рафферти долго не мог выговорить ни слова и наконец пробормотал:

— П-простите?

— Я это сделал Я убил жену, потом отрезал себе руку.

Для бедного парня такое признание оказалось слишком большим потрясением. Он думал с полминуты, прежде чем сказать:

— Но почему?

Чарли пожал плечами.

— Это ошибка, — сказал Рафферти. — Если вы совершили это… куда же делась ваша рука?

Лилиан остановила машину. Впереди что-то переходило дорогу, но она не могла разглядеть, что там. Будучи строгой вегетарианкой (за исключением масонских трапез с Теодором) и защитницей животных, она подумала, что на дороге лежит какое-то раненое животное. Быть может, лиса; Лилиан читала, что они иногда забегают в пригороды. Но что-то насторожило ее — возможно, по причине тусклого освещения. Она не была уверена, надо ли выходить из машины. Теодор посоветовал бы ехать своей дорогой, но ведь его больше нет, не так ли? Лилиан раздраженно забарабанила по рулю. Что же делать с этой несчастной лисой… или не лисой? Она должна сыграть самаритянку, даже если чувствует себя фарисейкой.

Лилиан осторожно вышла из машины и, конечно же, ничего не увидела. Она прошла вперед, чтобы посмотреть получше. Ладони вспотели, дрожь возбуждения пробегала по телу, как ток.

Потом она услышала звук: шорох сотен маленьких ног. Она слышала истории — абсурдные, как ей казалось, — о стаях крыс, проходящих по городу ночью и обгладывающих до костей все живое, что попадается на пути. Представив это, она почувствовала себя еще большей фарисейкой и отступила к машине. Когда ее тень, закрывавшая фары, отодвинулась, Лилиан увидела стаю. Это были не крысы.

Рука, мертвенно-желтая в бледном свете, указывала пальцем прямо на нее. Следом показались и другие; их были десятки. Они двигались, будто крабы, наползая друг на друга и стуча костяшками. Освещение делало эту сцену похожей на зловещий мультфильм. Тем не менее, верила Лилиан в реальность происходящего или нет, они двигались к ней. Она отступила еще на шаг назад.

Она уперлась в машину, повернулась и нащупала дверцу. Слава богу, та оказалась открыта. Руки Лилиан тряслись, но она еще владела ими. Тут она вскрикнула: здоровенный черный кулак с запекшейся раной на запястье вцепился в руку.

Внезапно и бешено ее руки начали аплодировать. Лилиан утратила контроль над ними.

— Прекратите! — крикнула она им. — Хватит!

Руки вдруг действительно остановились и повернулись к ней. Лилиан знала, что они смотрят на нее без глаз, и знала, что будет дальше. Руки потянулись к лицу, и ее ногти, ее краса и гордость, вонзились в глаза хозяйки. Ослепленная, она упала навзничь, но руки подхватили ее. Лилиан поплыла в море пальцев.

Когда они стаскивали ее обезображенное тело в кювет, она лишилась парика, за который Теодор так дорого заплатил в Вене. Чуть позже она лишилась и рук.

Доктор Джудвин спускался по лестнице дома Джорджа и спрашивал себя: неужели Фрейд, дедушка его священной профессии, все-таки ошибался? Парадоксальные факты человеческого поведения не укладывались в классическую схему, а то и совсем не имели адекватного объяснения. Он остановился у подножия лестницы. Он не испытывал особого желания еще раз заглядывать на кухню, но чувствовал себя обязанным в последний раз осмотреть место преступления. Пустой дом наводил дрожь, и пребывание в нем, даже под охраной полиции, мешало собраться с мыслями. Доктор чувствовал вину за то, что не спас Чарли. Конечно, он достаточно глубоко проник в его душу, чтобы понять подлинные мотивы этих ужасных действий. Но все же… убить собственную жену, которую больной, по-видимому, искренне любил, потом отрезать собственную руку… Джудвин на мгновение взглянул на свои руки, на переплетение сухожилий и красно-голубых вен на запястьях. Полиция искала убийцу, но он не сомневался, что Чарли сделал это сам. Джудвина поражало только то, что его пациент оказался способным на подобные действия.

Он вошел в столовую. Полиция уже поработала здесь: повсюду был рассыпан порошок для снятия отпечатков пальцев. Общеизвестно, что каждая рука уникальна — ее узор столь же неповторим, как выражение лица. Доктор зевнул Звонок Чарли поднял его среди ночи, и с тех пор он не спал. Он наблюдал, как выносят Чарли, как полицейские занимаются своим делом. Потом он выпил кофе и подумал, не бросить ли свою работу, пока история не проникла в газеты, потом выпил еще кофе и решил этого не делать, а теперь, разочаровавшись во Фрейде и прочих гуру, чувствовал себя виноватым перед женоубийцей Чарли Джорджем Даже если он лишится практики, он извлечет из этой истории кое-что полезное. Хватит верить старому венскому шарлатану.

Он опустился в одно из кресел в столовой и вслушался в шорохи, наполнявшие дом: как будто стены, шокированные увиденным, шепотом обмениваются впечатлениями. Похоже, он задремал. Проснувшись, он обнаружил в комнате толстого черно-белого кота. Чарли упоминал про него. Как же его звали? Ах да, Злюка. Из-за черных пятнышек над глазами, придававших его морде чрезвычайно недовольное выражение. Кот смотрел на лужу крови на полу, пытаясь пробраться к своей тарелке, не вляпавшись в это устроенное хозяином безобразие. Джудвин наблюдал, как кот добрался до тарелки и увидел, что она пуста. Доктору не пришло в голову покормить Злюку: он ненавидел животных.

Ладно, подумал он, незачем здесь оставаться. Он все представил себе и прочувствовал. Еще один быстрый осмотр наверху на случай, если что-нибудь пропущено, и домой.

Он уже дошел до середины лестницы, когда услышал крик кота. Нет, даже не крик, а визг. При этом звуке холод пробежал по хребту доктора Он повернулся и бросился в столовую. Голова кота валялась на ковре, оторванная двумя (двумя — видишь это, Джудвин?) руками. Еще дюжина таких же рук сновала по полу кухни. Одни, забравшись на стол, обнюхивали воздух, другие срывали с полки ножи.

— О, Чарли, — проговорил он тихо, обращаясь к отсутствующему маньяку. — Что же ты наделал?

Глаза его заволоклись слезами — не из-за Чарли, но из-за поколений, проживших жизнь в блаженном неведении, слепо веря в учение Фрейда и священное писание разума. Колени доктора начали дрожать, и он прислонился к стене, не видя мятежников, собирающихся у его ног. Когда Джудвин почувствовал касание чего-то чужого, он поглядел вниз. То были его собственные руки, касающиеся друг друга ухоженными ногтями. Медленно, с ужасающей целеустремленностью, они обратились к нему. Потом поползли вверх по груди, цепляясь за пуговицы итальянской куртки. Подъем закончился на горле доктора.