Валерий Ковалев - Рукопись из Тибета (СИ)

Из нее следовало, что лама Уваата со своим спутником, не ограничиваясь тяжким бременем прорицания, желают присоединиться к усилиям служителей монастыря в части изгнания злых духов из прихожанок.

Как и ожидалось, настоятель сразу согласился. Он помнил указание Верховного ламы и блюл интересы святой обители.

Появление в ней оракула, о чем уже стало известно, могло принести монастырю еще большую известность, а заодно и дополнительные дивиденды.

Далее было оговорено время приема одержимых — после вечерней молитвы, после чего лама Норбу, оглядевшись по сторонам, доверительно сообщил, что у него имеются первые две кандидатуры.

— Одной, жене индийского брахмана, весной я изгонял демона сам, но теперь она приехала вновь и просит о дополнительном сеансе, а вторая — богатая вдова из местных.

— И как они из себя? — вопросил Кайман. — Надеюсь не очень древние?

— О, что вы. Нет, — зачмокал губами служитель культа. — Обе молоды и красивы.

— В таком случае индианкой займусь сам, с деланным безразличием сказал я, глядя в никуда — Поскольку налицо тяжелый случай.

— Ну а я, как ассистент, второй, — добавил Кайман. — С вдовами всегда проще.

— Так значит им назначать на вечер? — вопросил лама.

— Назначайте, брат, — возвел я к потолку глаза. — И да поможет нам Святой Сумасшедший.

После обеда, испросив у настоятеля чистого пергамента, кисточку и чернила, которые были немедленно доставлены, я снова уединился на площадке, где начертал иероглифами в стиле «чжуань», свои пророчества для монарха.

Далее спустился вниз, в свои покои, и запер их до времени в дорожный кофр[195]. Купленный в Тхимпху по случаю.

После этого я зашел к Кайману, который листал словарь тибетских диалектов (вождь значительно продвинулся в языках), предложив прогуляться на свежем воздухе.

— Хао! — отложил приятель книгу в сторону, и чуть позже мы расхаживали по тенистым лужайкам вокруг монастыря, чинно раскланиваясь со встречными монахами. Все они были доброжелательны и предупредительны, чувствовалось хорошее воспитание. Затем, сняв одежды, мы искупались в горячем источнике под горой, которые именуют в этих местах «цачу» и немного позагорали.

Ко времени вечерней молитвы каждый вернулся к себе, настроиться для изгнания злых духов.

Я хлебнул из имевшейся в вещах бутылки с виски грамм сто, зажег в медном, стоявшем на полу канделябре свечи, а рядом на ковре раскрыл Священную книгу «Типитака». Далее извлек из кофра колоду игральных карт (в свободное время мы перекидывались в них с Кайманом) устроился на тахте и, насвистывая турецкий марш, стал раскладывать пасьянс, коротая время.

Вскоре из дальнего крыла монастыря чуть слышно донеслось хоровое пение мантр, что свидетельствовало о начале моления, а спустя четверть часа в дверь покоев постучали.

Я встал с тахты, убрал с глаз долой карты, после чего уселся в позу лотоса у потрескивающих свечей, взял в руки развернутый фолиант и изрек «ши!». В смысле, войдите.

Дверь чуть приоткрылась, в нее скользнула женщина, в шелковом индийском сари, расписанном павлинами, с пышным бюстом и в скрывающей лицо вуали.

Она сделала что-то вроде книксена[196], а я, величаво указав рукой на ковер перед собой, перелистнул страницу, став бормотать трактат из «Диалога Будды».

Сделав несколько мелких шажков вперед, гостья грациозно уселась напротив (повеяло едва уловимым ароматом роз), я же, откашлявшись, продолжил.

Минут через пять закрыл книгу, помолчал, а затем тихо вопросил, — как твое имя и зачем пришла?

— Я Рашми и одержима дьяволом, достопочтенный лама, — смиренно ответила гостья мелодичным голосом.

— Вот как? — мистически уставился я на нее — Покажи личико.

Изящная, с золотыми браслетами рука откинула вуаль, за которой открылось миловидное лицо, с легкой усмешкой на пухлых губах и таинственно мерцающими глазами.

— Чему ты улыбаешься? — задал вопрос.

— Это не Ракшми, — зазывно прошептала брахманша. — Дьявол.

— Чувствую, — поочередно дунул я на свечи, после чего оголил в полумраке свое копье (оно было готово к сражению) и велел одержимой снять одежды.

Послышался шелест шелка, а потом все стихло.

— Иди ко мне, — тихо воззвал я, запах роз стал сильнее, и протянутых вперед ладоней коснулось прохладное тело.

Я обвил ими пышные бедра, потянув вниз и раздвинув (груди скользнули по лицу), а когда то место, через которое в женщин проникает дьявол коснулось копья, вонзил его внутрь, по самое — самое. Точно выверенным приемом.

— Ах, — тихо вскрикнула Ракшми, обхватив мою голову руками, после чего стороны вступили в схватку длившуюся минут пять. На последней одержимая стала рычать и извиваться, но не тут-то было. Копье строчило как пулемет, лама Уваата знал свое дело.

Завершив первую атаку и смахнув со лба пот (пациентка шептала «еще), я развернул ее тылом, и копье заработало вновь. Теперь более размеренно.

— О-о-о, — стонала жена брахмана. Не иначе дьяволу приходилось туго.

Короче, битва длилась всю ночь, а когда за окном стали меркнуть звезды, мы лежали рядом на тахте в полном изнеможении.

— Ваш метод более действенен, чем прежний, — сказала через некоторое время Ракшми. — Лама Норбу часами читал молитвы и не более.

— Однако! А я — то думал? — мелькнуло в голове. Но дело было сделано.

— Нынешние дьяволы сильнее прежних, — ответил, заложив руки за голову. — У меня более действенное средство.

— О да. Надеюсь это не последний сеанс? — приподнялась красавица на локте.

— Естественно. Процедуру следует повторять всю неделю. В одно и то же время.

После этого выздоравливающая облачилась в свои одежды, и я проводил ее до двери, а когда, вернувшись назад, погружался в сон, за окном послышался звук отъезжающего автомобиля.

Все последующие вечера также прошли в сражениях (у вождя аналогично), но за два дня до отъезда в столицу случилось несчастье.

Дело в том, что у его пациентки в долине было роскошное поместье, и после первой ночи Кайман стал пользовать вдову там. Типа в условиях стационара.

А когда утром пятницы возвращался в обитель под шафе[197], споткнулся на крутом склоне и загремел в овраг, сломав себе ногу.

Несчастного доставили в монастырь пасшие неподалеку стадо яков пастухи, где опытный лекарь — монах наложил ему шину. Когда же он удалился, и мы остались одни, я поучительно сказал, — вот до чего доводит чрезмерность в желаниях.

— Это да, — морщась, согласился Кайман. — Но там были условия, будь здоров. А тут сплошной аскетизм и никакой романтики.