Майкл Боккачино - Шарлотта Маркхэм и Дом-Сумеречье

Генри оттащил меня прочь, и мы приблизились ко входу в храм. На христианскую церковь он нимало не походил. На двери красовалось изображение змеи, пожирающей саму себя. Я постучала; дверь открыл горбатый коротышка.

— Это вы — клирик? — спросила я.

Коротышка кивнул.

— Нас прислала Синяя Госпожа, — промолвил Генри.

Клирик поглядел на нас водянистыми глазами и отошел от двери, давая нам пройти. Узкий лестничный колодец ввинчивался глубоко в землю. Следом за нашим провожатым мы спустились на самое дно, в амфитеатр, посреди которого вместо арены поблескивало озерцо. Из этого помещения отходило множество туннелей — куда-то в темные глубины, в иные пределы, населенные призрачными созданиями, которыми я, признаться, была уже сыта по горло.

Наш проводник остановился у кромки воды.

— Если вы ищете убежища, вы должны омыться в заводи.

— Надо ли? — уточнила я сквозь зубы. Я считала себя человеком широких взглядов, но бесконечные обычаи и традиции обитателей Упокоения начинали действовать мне на нервы. Но выхода у нас не было, пришлось повиноваться. Я расстегнула свое синее платье в белую полосочку, Генри снял костюм — одну деталь за другой. По правде говоря, наша одежда превратилась едва ли не в лохмотья; приятно было ненадолго от нее избавиться, а еще отраднее — погрузиться в мерцающую воду.

Зайдя поглубже, мы повернулись друг к другу: непрозрачная вода скрывала нашу наготу. Мы держались на некотором расстоянии, соблюдая остатки приличий, и глядели друг на друга через все озерцо.

— Вы в порядке? — спросила я. Я никогда еще не видела Генри настолько изможденным и подавленным.

— Вы вели себя очень храбро.

— Боюсь, храбрость тут ни при чем. Я, признаться, очень люблю жизнь и вполне готова к резвой пробежке, чтобы ее сохранить. Будь я действительно храброй, я бы попыталась спасти миссис Норман.

Едва договорив, я осознала, что слова мои прозвучали упреком его отваге и мужеству — а я этого вовсе не хотела! Образ миссис Норман не шел у меня из головы. Вот она-то повела себя храбро — сопротивлялась до конца в последней, отчаянной схватке! Она была особа не из приятных, но страшной участи, что мы ненароком навлекли на нее, не заслужила. Это не ее битва, не ее ошибка. За всем этим стояла я; это я ее погубила. Все это я высказала вслух, но Генри покачал головой.

— Ты же не знала, что так выйдет.

— Но могла знать! Должна была знать! Но… — Я зачерпнула пригоршню воды и умыла лицо, освежая опаленную кожу и губы. — Но мы успеем еще всласть поненавидеть самих себя — после того, как отыщем детей.

Клирик-горбун, оставшись вполне удовлетворен нашим приватным «крещением» в заводи, подал нам халаты и повел вниз по коридору, освещенному фосфоресцирующими пылинками: они плавали в воздухе, то и дело оседали на моих волосах и на коже, и я светилась так, как под лучами солнца просвечивают насквозь розовато-прозрачные кончики пальцев. Генри смахнул золотую пылинку у меня со лба. Его прикосновение придало мне сил, хоть я едва стояла на ногах.

— Спасибо, — поблагодарила я.

— Не за что. — Сквозь пелену его усталости пробился отблик — может статься, тень улыбки — и снова погас, сменившись полным изнеможением.

Нас привели в низкую, тесную комнатушку безо всякой мебели, если не считать углубления в центре, заваленного мехами и одеялами. Светоносные пылинки осели на ложе. Мы вступили под сень алькова, и блестки тут же усыпали нас, кожа наша засияла живым огнем, плоть стала что раскаленный добела очаг посреди комнаты. Наш хозяин оставил нас, мы попытались было уснуть, но я никак не могла оставить в покое собственные руки: я завороженно следила, как они оставляют за собою искрящийся след. Это зрелище приводило в восторг и Генри: вместе мы рисовали в воздухе разные фигуры, выписывали собственные имена, отряхивались — и золотые пылинки превращались в блуждающие звезды над нашей постелью. Наконец мы улеглись рядом, бок о бок.

— Шарлотта?

— Да, Генри?

— Что бы ты сказала Джонатану, если бы снова увиделась с ним спустя столько лет?

Я закрыла глаза и вызвала перед моим внутренним взором лицо моего мужа — при том, что ощущала рядом тепло тела Генри. Я с удивлением осознала, что мои чувства к обоим мужчинам не взаимоисключают друг друга.

— Я бы сказала ему, что люблю его, что всегда буду любить. И не важно, что сулит будущее.

Генри глубоко вздохнул, погрузившись в свои мысли.

— Когда Лили заболела, я не отходил от нее ни днем ни ночью, а она таяла с каждым часом. Я думал, что если буду рядом, и физически, и мысленно, может статься, ей передастся от меня хоть малая толика силы. Но этого не случилось. Я ничего не мог поделать, лишь беспомощно глядел, как она угасает. Она умерла у меня на руках. Я почувствовал, как это случилось, как прервалось ее дыхание. Тогда я поцеловал ее. Наверное, я надеялся, что смогу вернуть ее из-за грани, пока тело еще не остыло.

Я взяла его руку в свою.

— Не знаю, смогу ли посмотреть ей в лицо, — промолвил Генри.

— Сможете. И посмотрите.

— Но что я скажу?

На этот вопрос у меня ответа не было. Так мы и лежали в темноте, переплетя пальцы, и вскорости я забылась мирным, без сновидений, сном.

Поутру клирик-горбун принес нам смену одежды, взамен тех обгоревших лохмотьев, что были на нас по прибытии. Мы по-быстрому окунулись в последний раз в заводь, смыв с волос и кожи мерцающие пылинки, оделись в нечто, больше всего смахивающее на униформу прислуги, и хозяин повел нас вверх по лестнице ко входу в подземный храм.

Снаружи по-прежнему слышалось хриплое дыхание из проделанных в земле ям. Я обернулась к клирику.

— А что это за колодцы?

— Тюрьма для политзаключенных.

Я с отвращением передернулась.

— Против этого и поднят мятеж? — спросил Генри.

— Это мятеж в действии. Во времена, подобные нашим, понятия о добре и зле становятся весьма неоднозначны.

Клирик провел нас вниз по склону холма позади храма к пустынному побережью: о берег бились тепловатые волны, а в дальнем конце пристани притулился покосившийся лодочный сарай. Наш провожатый нырнул внутрь и вышел наружу, таща за собою по воде на грязной веревке небольшую гребную шлюпку.

— Давайте, садитесь! — пригласил он. Генри влез в шлюпку первым, а затем помог подняться на борт мне. Горбун оттолкнулся от причала, неуклюже протопал через всю лодку, едва ее не опрокинув, и уселся на носу. И оглянулся на Генри. — Весла! — бросил он.