Алексей Атеев - Холодный человек

Она шмыгнула носом и спустилась в яму. Пролезать внутрь было крайне неудобно. Мешала куртка. Тогда девушка дала задний ход, вылезла наверх, сняла куртку и вновь проделала тот же путь, что и в первый раз. Куртку она тащила за собой. Наконец лаз преодолен. Луч фонарика ударил прямо в лицо, и она на некоторое время ослепла.

– Все ж таки изволила спуститься, – насмешливо констатировал Жюль Верн.

– И чего же тут интересного?

– Да все! Ты посмотри на стены!

– Ну, смотрю.

– Надписи почитай.

– Да помню я их. Типа: «Так вам и надо, е… немчура!»

– Какую, интересно, немчуру имели в виду писавшие? Ту, что здесь в гробах лежала, или ту, с которой наша страна воевала? – глубокомысленно промолвил Жюль Верн.

– Надо думать, первую.

– Ты, наверное, права. – Жюль Верн повел лучом по стенам. – Гляди, не только про немцев написано. Вот, например: «С нами батька Махно!» А эта: «Сатана тут правит бал». Каково?! Я же говорил: здесь в двадцатые годы беспризорники обитали. Они, наверное, все и разграбили. Видишь, похоже, пытались костры жечь. Потолок закопчен. Только, думаю, у них ничего из этого не вышло. Дыры-то, куда дым должен выходить, не имеется. Они тут просто задыхались.

– Ладно, пошли отсюда! – грубо потребовала Вера.

– Куда пошли? Зачем? Зря, что ли, перлись? Раз оказались здесь, нужно все внимательно изучить.

– Чего тут изучать? Я же говорю: труха и тлен!

– Это для тебя труха. А для меня – экспонаты.

– Ах да, я забыла. Ты же типа музейный работник.

– Вот именно. Кроме этого, у нас имелась цель. Зачем мы сюда шли? Да затем, чтобы отыскать нечто, принадлежавшее Амалии.

– Ну, так ищи!

– Я и ищу. Вот смотри… на полу…

– Хлам какой-то валяется.

– Не хлам, а вещи, возможно, принадлежавшие ей.

– Косточки…

– Пускай косточки. Но не только они. Вот обрывок парчи, вот медные пуговицы… Похоже, от генеральского мундира.

– Думаешь, Амалия была генералом? – насмешливо спросила Вера.

– Не нужно иронизировать. Мне все интересно, в том числе и пуговицы.

– Собирай, собирай…

Жюль Верн поднял с пола нижнюю челюсть.

– Не очень большая, – сообщил он свои наблюдения. – Вполне могла принадлежать женщине.

– Ну-ка, дай сюда. – Вера безо всякого трепета взяла челюсть в руку. – Посвети. Гляди, тут и надпись есть: «Челюсть, принадлежащая Амалии фон Торн».

– Где?!

– Да вот же! Смотри внимательнее…

– Кончай издеваться!

– А чего… Эту кость, очень возможно, некогда облекала плоть злобной баронессы. Подопрет она ее, бывало, ручкой и раздумывает: кого бы прикончить на этот раз? Ты, Жулик, как будто считаешь, что здесь упокоили только Амалию. Выйди наружу, посмотри на доску мемориальную, почитай, что на ней написано. А написано там следующее – здесь покоилось как минимум десять особ женского пола. В том числе две старшие сестрицы нашей зловещей знакомой: Летиция и Жоржетта. Она их, если ты забыл, укокошила с помощью толченого стекла. Думаю, здесь можно и крошки этого стекла отыскать.

– Только осколки от бутылок, – заметил Жюль Верн.

– А если это они и есть? Амалия сама мне рассказывала, как истолкла винную бутылку в ступке. Возможно, не очень тщательно. Вот одна из ее сестриц и подавилась. А то и обе сразу.

– Зря иронизируешь.

– А что еще остается делать в этом погребе?

– Не могу понять: хочешь ты избавиться от опеки баронессы?

– Я и сама не понимаю, – неожиданно заявила Вера.

– Вот даже как?! А мне казалось… Вчера ты говорила иное…

– Мало ли что было вчера.

– Однако! Раз так, пошли отсюда!

– Да ладно тебе… Успокойся. – Вера сменила гнев на милость. – Раз уж пришли сюда, не уходить же с пустыми руками. Ищи свои экспонаты.

– Мы пришли не за экспонатами…

– Помню, помню… За вещами Амалии. Так ищи!

Луч фонарика вновь заметался по полу и стенам. Вера молча следила за действиями Жюля Верна. Наконец ей это надоело. К тому же внутри склепа было ничуть не теплее, чем на улице.

– Слушай, Жулик, только не обижайся. Мне действительно осточертело топтаться здесь. И холодно. Я полезла назад. Подожду тебя на свежем воздухе.

Вера с некоторым трудом выбралась из склепа. По-прежнему с тусклого неба падали редкие снежинки. Вера достала сигареты, закурила и принялась бродить поблизости от склепа. Это место, видимо, было самой древней частью кладбища. Ни деревянных крестов, ни железных конусов и прочего убожества здесь не наблюдалось, однако царило полное запустение, отчего окрестности выглядели еще печальнее, чем те части погоста, по которым наша парочка проходила совсем недавно. К тому же запустение это, похоже, было создано искусственно и больше напоминало территорию, подвергшуюся погрому. Многие памятники и каменные кресты оказались сдвинуты со своих мест, иные опрокинуты, если это оказалось погромщикам по силам. У скорбящих ангелов, которых здесь имелось три, отбиты некоторые части тела. Один лишился половины крыла, у другого отсутствовала ступня, а третий и вовсе был обезглавлен. Судя по поросли мха, покрывавшей низвергнутые и обесчещенные монументы и статуи, акт вандализма свершился очень давно, однако ощущение грусти и недоумения от результатов этой бессмысленной акции оставалось достаточно сильным.

«Кто и зачем это сделал? – размышляла Вера. – Может быть, малолетние хулиганы, обуреваемые детской страстью все ломать? Хотя вряд ли. Вон тот, почти ушедший в землю гранитный крест, на котором еще читается надпись: «Под сим животворящим крестом упокоена в бозе вдова титулярного советника Пелагея Адольфовна Шмидкина. Спи спокойно, дорогая матушка!», вряд ли могли свернуть ребятишки. Тут чувствуется сильная мужская рука. Возможно, после победы пролетарской революции наиболее идейные последователи большевиков решили восстановить классовое равенство и на кладбище?»

Размышляя подобным образом, Вера прогуливалась меж поверженных памятников, но скоро вернулась к склепу и решила развести костер, чтобы малость согреться. Она набрала сухих веток, сложила в кучку и стала искать какой-нибудь клочок бумаги, чтобы их затеплить. На глаза ей попалась валявшаяся в кустах грязная бумага, похоже, половина газетной страницы. Вера подняла бумагу и, обнаружив, что это отнюдь не газета, а обычный лист, только свернутый вчетверо, развернула бумагу и хотела уж было поднести к ней язычок пламени от зажигалки, как вдруг текст на листе привлек ее внимание. Она поднесла бумагу к лицу и обомлела. На листе было написано:

Стремясь исполнить свою последнюю волю в ожидании рокового часа, я хочу сделать распоряжения касательно личного моего имущества, а также с целью соблюсти некоторые формальности и нормы.