Тени не исчезают в полдень (СИ) - Бережная Елизавета

И Алек снова осматривал кабинет, останавливался на лице каждого, и собственные мысли казались ему безумием. Безумие… ведь этот убийца — безумец, вздумавший вершить справедливость. Или разочарованный в жизни человек, которому нечего терять? Или всё вместе?

Алек чувствовал, что подбирается ближе. Как слепой, он шёл на ощупь, и только шестое чувство подсказывало, что идёт он в правильном направлении.

Фоторобот! Алек подскочил к Максу. Он как раз рассматривал… только не тот фоторобот, а его варианты. И Алек вспомнил, как точно также стоял за спиной Макса и как вместе они сочли это глупостью и откинули, забыли. А эта картинка — пожалуй, главная подсказка.

— Больше не думаешь, что перебор, — усмехнулся Макс. Алек не ответил, перехватил мышку и приблизил оригинальный фоторобот.

Снова на него смотрела молоденькая девушка. Такую встретишь — не забудешь. Было в ней что-то необычное, то, что выделяет одно лицо среди десятков и сотен других лиц. Много людей с высоким лбом, чёлкой или чёрными волосами. Но черты, острые и мягкие одновременно. И глаза, большие, выразительные, хоть и неживые… Алек помнил их живыми…

Он смотрел и с ужасом осознавал, что вот-вот прикоснётся к правде. И эта правда его затянет бездну. Вот такую вот бездну далёких серых глаз.

Шэдоу… Почему она взяла это имя? И почему Алек думал сейчас об этом имени? Наверное, чтобы не думать о том, что действительно важно?

У тени не может быть прошлого. А какое прошлое было у неё? Она никогда не говорила о прошлом. Она всё строила планы на будущее… И ещё она умела ненавидеть. Значит, прошлое всё-таки было. Она умела любить. Алек не умел.

Те картины, её картины, образы. Она ночами могла говорить о них. Она во всём искала смысл, и смысл заключала в символы. Игра художника…

Фарфоровые статуэтки — её слабость. Полки в её квартире были заставлены всякой мелочью. Алек сам покупал эти статуэтки.

Чёрный. Её любимый цвет. Она всегда спрашивала: «Не слишком ярко?», когда и без того было темно. И почему она рисовала по ночам? И так хорошо понимала, будто… видела насквозь?

Нож. Резная рукоять. Она стругала им яблоки для шарлотки. И тогда Алеку казалось, что нож этот тёплый и тоже пахнет яблоками, лавандой и корицей. Как её волосы. Светлые. И чёлка набок.

Щёлкает пальцами… Она щёлкала пальцами. И также щёлкала первая Лера.

Сверкнула золотая цепочка. У Андрея серебряная. Сверкнула снова. У неё золотая. Так красиво выделялась ещё на чёрной кофточке. Или на домашней растянутой футболке.

Она была на кладбище. В чёрном. И в каблуках. Каблуки… Камилла каблуки не носит.

Она пила кофе с молоком. Лера, та Лера-тень — тоже. И чёлка… Ведь Лера-тень поправляла чёлку, которой вовсе не было.

Пыль падала пеплом. Пыль кружилась и сгорала. Золотом поблескивала столешница. По экрану рябью пробежала тень.

— Это только маска, — бросил Макс с неожиданной серьёзностью.

Алек вздрогнул. Он и забыл, что существует мир. И забыл, как звучит слова. Просто мысли были громче.

— Не маска, — гулкий удар голоса. Алек его не услышал.

Он переключил картинку на экране. Светлые волосы, чёлка набок, острый взгляд серых глаз. Она смотрела так, когда злилась. Шэдоу превратилась в неё. Алек отвернулся. Шёпот сорвался с губ и пылью закружился в воздухе.

— Маски она ненавидела.

Глава 29

Алек ещё не чувствовал, но уже не осознавал, не видел, не слышал окликов. Ноги донесли его до выхода. Пальцы сжали ручку двери. Рука потянула её до оглушающего хлопка. В груди пульсировало. Пепел летел в лицо, щекотал в носу, жёг глаза. В каждом глотке воздуха был проклятый пепел. Он накапливался в горле, обдавал сажей, почти ощутимо. Он отравлял Алека. И медленно, сонное, пробуждалось чувство. Оно спало уже три года.

Алек выбежал на улицу и чудом ни с кем не столкнулся. Люди шарахались от него. Он больше не бежал. Сила в ногах закончилось. Её хватало только на медленный шаг по тропинке сквера.

Алек снова потерял. Он устал терять. Сколько пепла нужно, чтобы задохнуться в нём? Сколько слёз, чтобы они закончились насовсем?

Алек упал на скамейку. Здесь, на этой скамейке всё началось. Он говорил здесь с Дианой. Глаза щипало, лицо горело. И ветер не мог потушить всепоглощающего огня в груди. Пламя поедало воспоминания. И они возрождались, чёрно-белые, в прошедшем времени. Пламя пожирало и чувства. И, сгорая, они цеплялись когтями за сердце.

Глаза щипало. Слёз не было. Они уже закончились.

— Я не могу вернуться, — повторил сквозь пелену времени тихий голос Дианы.

Алек коснулся скамейки. Она была ещё тёплой, словно вот сейчас, только что ушла Диана. А прошла уже целая вечность.

Алек тоже не мог вернуться, отвечать на расспросы, говорить о том, о чём больно даже думать. О своём прошлом счастье. О своей главной ошибке. Алек поднялся. Перед глазами всё плыло. Мимо промчался мальчишка на велосипеде. Единственный счастливый шрам на колене… Алек поднял рукав рубашки. Белые полосы врезались в глаза, и он спрятал руку за спину. Такими же полосами, только невидимыми, осталась она.

Алек шёл вглубь сквера. Там не было людей и плакали деревья. Ветер ласкал их. Он ласкал и Алека, перебирал волосы, забирался за воротник. Ветер успокаивал деревья, и они начинали шептаться. Алек вдохнул полной грудью. Больно. Но без пыли.

Он сошёл с дорожки, остановился у дерева, прислонился затылком к его шершавой коре. Алек смотрел в небо. Облака совсем не походили на туман, как этой ночью. Они плыли гигантскими пушистыми кораблями.

— Похоже на плащ, — прошептал Алек. Ветер засмеялся под крышами скрытых кронами домов.

Плащ плыл, и растягивался, и снова плыл, мимо солнца, сопровождаемый ветром. Деревья цеплялись за него и шептали громче и громче. Губы шевелились беззвучно.

— На плащ, — вторил Алеку звонкий голосок Ники.

Он коснулся щеки. Крошечный влажная дорожка пробежала и растворилось под рукой солнца и ласками ветра. Алек отошёл от дерева. На скамейке, той скамейке, с которой он только что поднялся, кто-то сидел. Алек присмотрелся. Завивались на концах светлые волосы. Солнце играло их локонами, словно корона лежала на головке. Знакомой. Очень знакомой, даже со спины.

Она повернулась вполоборота. И Алек узнал. Ноги приросли к земле. Он стоял и смотрел на призрака прошлого, который вдруг стал осязаемым. Она разглядывала небо. И Алек поймал себя на непозволительной мысли: что угодно он отдаст, чтобы сейчас она обернулась. Но она не обернулась.

— Майя.

Её имя подхватил ветер и понёс вперёд, к скамейке. Но растерял по дороге и уронил на неё только крошки солнечного света и мелкой пыльцы.

Какая-то часть Алека заставила пальцы сжаться на рукоятке пистолета. Другая же не позволила сделать ни шагу. Алек на секунду только отвёл взгляд, и Майя исчезла, словно растворилась в воздухе. А на лавочку медленно спускалась золотая пыль.

Упустил. Алек так и не понял, обрадовался ли тогда и почему воздух покачнулся и поплыл против ветра от тихого смеха. Где-то Алек слышал, что так начинается сумасшествие. Просто перестаёшь осознавать, что с тобой происходит.

Он снова смотрел на небо. И плащ расплылся пятнами, в которых нельзя было найти форму. Алек не заметил, что больше не один на дорожке. Только когда содрогнулся воздух от чужого присутствия совсем близко, он обернулся. Он увидел и почувствовал Нику одновременно. А потом услышал её шёпот. И почему всё вокруг шептало?

— Это она?

Алек наклонил голову. А пальцы Ники уже сжали ткань многострадальной рубашки. Её объятья успокаивали лучше ветра. Вместе с её шёпотом ожил и шёпот деревьев. И облака снова собрались, чтобы поплыло по небу воздушное белое сердце.

— Ты говорила? — Алек всё понимал. И пусть голос дрожал. Это был его голос.

— Ничего, ничего не говорила, — пролепетала Ника и прижалась к груди брата.

Алек зарылся носом в её волосы. Мягкий запах сирени дрожью пробежал по телу. Позже Алек понял, что именно тогда, в парке, запах сирени вытеснил из его головы лаванду и корицу. А пока он слушал голоса деревьев и дыхание Ники, которое стало вдруг громче всех призрачных воспоминаний.