Дин Кунц - Безжалостный

– Это правда, – поддержала меня Пенни. – Они не могут знать, что мы здесь. Но, возможно, каким-то образом узнали, что мы побывали в Смоуквилле.

Вновь раздался звонок.

Уолберт указал мне на дверь в столовую.

– Идите в гостиную, откуда вы сможете меня слышать. Может, узнаете голос. Кто бы это ни был, я с ним поговорю, но в дом не пущу.

Майло стоял у окна, выходящего на заднее крыльцо. Пенни потянула его к себе, чтобы он не служил мишенью.

Уолберт коридором направился к парадной двери, а я через столовую поспешил в гостиную, встал у арки, ведущей в прихожую. Услышал, что Уолберт открывает дверь.

– Доброе утро, парни. Что я могу для вас сделать?

– Мистер Уолберт, мы представляем правопреемников Лэндалфа, и мисс Карильо не имела права разрешать вам жить здесь без нашего одобрения. Да еще без арендной платы.

– У вас есть визитные карточки?

– Моя фамилия Бут, это мистер Освальд. С нынешнего утра мисс Карильо продажей этого дома не занимается.

– Так вы адвокаты? Обычно у вас есть визитные карточки.

– Мы хотим, чтобы вы немедленно покинули этот дом.

– Если дело в арендной плате, я с радостью заплачу.

– Слишком поздно говорить об этом, – подал голос Освальд. – Вы должны уехать немедленно.

– Если вы, господа, подождете на крыльце, я позвоню Роберте, чтобы она подтвердила, что больше не занимается продажей этого дома.

Один из мужчин что-то сказал, но я не разобрал слов, потом услышал какое-то движение в прихожей. Парадная дверь закрылась.

Молчание Трумэна Уолберта предупредило меня об опасности лучше всяких слов. Молчал человек, который обычно не лез за словом в карман.

Я вытащил пистолет из плечевой кобуры, и он показался мне таким же неудобным и громоздким, как на океанском берегу, когда я впервые взял его в руки, следуя инструкциям Пенни. Нельзя думать о том, как держишь его, от мыслей пальцы теряют гибкость, кисть сама разберется, как обхватить рукоятку.

– Что за комната налево? – спросил Бут, его голос прозвучал совсем близко.

– Там кабинет.

Должно быть, они стояли у самой арки, ведущей в гостиную.

– Такому большому старому медведю, как ты, кабинет не нужен, – вставил Освальд.

Если бы я попытался переместить вес на другую ногу, подо мной могла скрипнуть половица. В гостиной свет не горел, это радовало. Свет из прихожей отбрасывал мою тень мне за спину, а не перед ними. Но я мог слышать свое дыхание, неглубокое и учащенное, а еще – собачье дыхание, и вот это не радовало. Если б они прислушались, то услышали бы его, так близко стояли, и тогда дыхание жизни тут же стало бы дыханием смерти. «Вдохни и задержи дыхание», – приказал я себе.

– Ты открываешь дверь и входишь первым, шериф, – в голосе Бута явственно слышалась угроза.

Приняв решение – действуй, без малейшего колебания. Затаив дыхание, держа пистолет обеими, вытянутыми перед собой руками, я шагнул в арку.

Трумэн Уолберт находился у распахнутой двери в кабинет, спиной ко мне. Один из мужчин, вероятно, Бут, приставил пистолет к голове шерифа. Он тоже стоял спиной ко мне.

Как и Освальд, который расположился позади Бута и Уолберта. Он держал пистолет в правой руке, большой и черный, нацеленный в пол.

В два шага я приблизился к Освальду вплотную. Позабыв все, что знал о стойке Уивера и об «израильской» стойке с несколькими ее вариациями, я вдавил ствол в затылок Освальда и выдохнул: «Брось его».

Освальд дернулся и замер, почувствовав холодное дуло «чэмпиена» калибра 0,45.

Бут оглянулся. Обритая голова, грубое лицо, узкая полоска рта, тонкий костистый нос, глаза-щелочки для монет: автомат, торгующий смертью.

Я думал, что ситуация патовая, всем придется искать выход из этого тупика, а вот Бут так не считал.

Он застрелил Трумэна Уолберта.

Стрельба по листьям на расстоянии не готовит к необходимости выстрела в упор в голову человека. Стой Освальд хотя бы в двух футах от меня, я бы, наверное, выстрелил без малейшего колебания, но мы находились так близко, что до моих ноздрей долетал запах его лосьона, и я видел родинку на его шее. Он был не просто целью, а человеком, во многом отличным от меня, но в чем-то таким же, как я. И я колебался, не решаясь поступить с ним точно так же, как Бут поступил с Уолбертом.

Будучи профессионалом, мгновенно осознавшим мою неопытность, Бут начал разворачиваться ко мне, плавно, как танцор, его пистолет двинулся в мою сторону, когда убитый шериф еще падал на колени, чтобы потом завалиться набок.

И Освальд не бросил оружие, на него не подействовало дуло моего пистолета, приставленного к его голове, тогда как я, разумеется, выполнил бы такой приказ. Мое сердце стучало, как паровой молот, кровь шумела в ушах, и я знал, что Освальд в таких ситуациях соображает быстрее меня, лучше знает, как поступить. И пока Бут готовился взять меня на мушку, Освальд тоже повернул голову, чтобы взглянуть на меня, хотя дуло моего пистолета содрало кожу на его затылке.

Бут уже развернулся на девяносто градусов, его пистолет двигался по широкой дуге. И за долю секунды до того, как я увидел бы черное отверстие по центру ствола, в прихожей прогремели два выстрела. Одна пуля попала в плечо Бута, вторая – в шею. Он начал падать, когда шериф только-только лег на пол.

В том месте, где прихожая переходила в коридор, в воздухе курился дымок, а Пенни, сжимая в руках «чэмпиен», стояла в «израильской» стойке.

Освальд уже поднимал пистолет. Стрелять в меня, себе за спину, он не собирался, слишком сложно, но явно хотел уложить Пенни, отомстив за Бута.

Я выстрелил ему в голову.

То ли Освальда отбросило от меня, то ли я в отвращении его оттолкнул, но, уже в движении, он рефлекторно выстрелил, прежде чем пистолет вывалился из его руки.

Пуля миновала Пенни, зато полетели щепки от дверной рамы.

В ушах у меня звенело, от грохота выстрелов в столь ограниченном пространстве я на какое-то время оглох, привалился к стене у арки, мне в этот момент требовалась хоть какая-то подпорка, не сводя глаз с Бута, единственного, кто мог остаться в живых, поскольку у других мужчин головы разлетелись, как брошенный на землю арбуз.

Еще один дом, полный трупов, отделенный двадцатью восемью годами от первого, один мертвый хороший человек, но также двое очень плохих, никто ни для кого не стал невидимым, больше никаких чудес, и мой договор со Смертью разорван: теперь могло произойти все, что угодно.

Никто не отменял заповедь «Не убий», но самозащита – не преступление, защита невинных – благое дело, за это дают медали. Металлический привкус наполнил рот, запах сгоревшего пороха бил в ноздри, содержимое желудка поднялось к горлу, но мне удалось подавить рвотный рефлекс.