Джо Хилл - Страна Рождества

Хикс не знал, кому собираются удалять зубы, но стоило ему послушать этот голос немного дольше, и он понял, что это был не дядя Джим, а какой-то старый ублюдок, говоривший скрипучим голосом старого ублюдка. Он подождал, пока не услышал, как двое мужчин уходят, потом нагнулся и вытащил распорку из-под двери. Досчитал до пяти, затем выскользнул наружу. Хиксу надо было выпить воды и вымыть руки. Он все еще слегка дрожал.

Чтобы успокоиться, он долго прогуливался, глубоко дыша. Когда наконец он достиг мужского туалета, ему надо было не только выпить воды, но и облегчить кишечник. Хикс уселся на инвалидный унитаз, где было просторнее ногам. Сидя там и сбрасывая бомбы, он отправил Саше свое фото с Мэнксом, приписав: НАГНИСЬ И СКИНЬ ШТАНЫ. ПАПОЧКА ИДЕТ С ПИЛОЙ. ЕСЛИ НЕ СДЕЛАЕШЬ ЧТО ГОВОРЮ, ТЫ БЕШЕНАЯ СУКА. ЖДИ МЕНЯ В КОМНАТЕ ПЫТОК.

Но к тому времени, когда Хикс склонился над раковиной, шумно хлебая воду, у него появились тревожные мысли. Он так испугался голосов в коридоре, что теперь не мог вспомнить, оставил ли тело в том же положении, в каком его нашел. Хуже того: ему пришла ужасная мысль, что он оставил костный молоток в руке у Чарли Мэнкса. Если утром это обнаружится, то какому-нибудь проныре-врачу, вероятно, захочется узнать, в чем дело, и можно поспорить на что угодно, что дядя Джим примется поджаривать всех сотрудников. Хикс не был уверен, сможет ли он справиться с таким давлением

Он решил пройти обратно в анатомический театр и убедиться, что убрал за собой должным образом.

Он остановился у двери, чтобы заглянуть в оконце, но лишь обнаружил, что оставил занавеску задернутой. Это надо было исправить прямо сейчас. Хикс приоткрыл дверь и нахмурился. Спеша убраться из анатомического театра, он выключил все лампы… не только лампы над каталками, но и охранные лампы, всегда горевшие по углам комнаты и над столом. В комнате пахло йодом и бензальдегидом. Хикс предоставил двери со вздохом закрыться и стоял, окруженный темнотой.

Он водил рукой по выложенной кафельной плиткой стене, нащупывая выключатели, когда услышал в темноте скрип колес и легкий звон металла о металл.

Хикс застыл и слушал, а в следующий миг почувствовал, что кто-то бросается на него через комнату. Это не было ни звуком, ни чем-то видимым. Это было нечто, что он чувствовал кожей, ощущением в барабанных перепонках, как при изменении давления. Живот у него стал водянистым и заболел. До этого он протягивал правую руку к выключателю. Теперь он опустил ее, нащупывая пистолет. Он его частично вытащил, когда что-то просвистело в темноте и его ударило в живот чем-то, что показалось ему алюминиевой бейсбольной битой. Он согнулся с гавкающим звуком. Пистолет скользнул обратно в кобуру.

Дубинка отошла прочь и вернулась. Она угодила Хиксу в левый висок, над ухом, развернув его на каблуках и свалив с ног. Он упал спиной вперед, из самолета, понесся вниз через морозное ночное небо, падая и падая, изо всех сил стараясь закричать и не производя ни звука, потому что из его легких был выбит весь воздух.

Когда Эрнест Хикс открыл глаза, над ним, застенчиво улыбаясь, склонялся какой-то человек. Хикс открыл рот, чтобы спросить, что случилось, и тогда боль хлынула ему в голову, и он повернул лицо и облевал этому типу все его черные туфли. Желудок исторг его ужин — цыпленка генерала Гау[92] — остро пахнущей струей.

— Я дико извиняюсь, — сказал Хикс, когда потуги прекратились.

— Все в порядке, сынок, — сказал врач. — Не пытайся вставать. Мы собираемся поднять тебя в травматологию. Ты получил сотрясение мозга. Хочу убедиться, что у тебя не проломлен череп.

Но к Хиксу возвращалось все, что случилось, тот тип в темноте, ударивший его металлической дубинкой.

— Какого хрена? — вскричал он. — Что за черт? Мой пистолет… Кто-нибудь видел мой пистолет?

Врач — на его бейджике значилось СОФЕР — положил руку Хиксу на грудь, чтобы не дать ему сесть.

— Думаю, он пропал, сынок, — сказал Софер.

— Не пытайся встать, Эрни, — сказала Саша, стоя в трех футах и глядя на него с выражением, которое можно было приблизительно описать как ужас. Рядом с ней стояли несколько других медсестер, все бледные и напряженные.

— О Боже. Боже мой. Украли мой пистолет. Больше ничего не прихватили?

— Только твои штаны, — сказал Софер.

— Только мои — что? Что, черт возьми?

Хикс повернул голову, чтобы посмотреть вниз, и увидел, что он голый от пояса и ниже и его член выставлен напоказ перед врачом, Сашей и другими медсестрами. Хикс подумал, что его снова вырвет. Это было похоже на дурной сон, который иногда ему снился, о том, как он появляется на работе без штанов и все на него смотрят. У него вдруг возникла мучительная мысль, что больной мудак, сорвавший с него штаны, быть может, засунул палец ему в задницу, как всегда угрожала сделать Саша.

— Он ко мне прикасался? Черт, он прикасался ко мне? — крикнул Хикс.

— Мы не знаем, — сказал врач. — Наверное, нет. Он, наверное, просто не хотел, чтобы ты встал и преследовал его, и решил, что ты не побежишь за ним, если будешь голым. Очень может быть, что он взял твой пистолет только потому, что он был у тебя в кобуре на поясе.

Этот тип хотя бы не взял его рубашку. Он прихватил ветровку Хикса, но не рубашку.

Хикс заплакал. Он пукнул: влажный, свистящий звук. Никогда он не чувствовал себя таким несчастным.

— Боже мой. Боже мой. Что, черт побери, творится с людьми? — крикнул Хикс.

Доктор Софер покачал головой:

— Кто знает, что это парень подумал. Может, чего-то испугался. Может, он просто какой-то больной подонок, которому понадобился единственный в своем роде трофей. Пусть об этом беспокоятся копы, а я хочу сосредоточиться только на тебе.

— Трофей? — вскричал Хикс, воображая свои штаны, повешенные на стену в картинной раме.

— Думаю, да, — сказал доктор Софер, оглядываясь через плечо на комнату. — Единственная причина, которую я могу придумать, чтобы кому-то понадобилось прийти сюда и украсть тело известного серийного убийцы.

Хикс повернул голову — в ней ударил гонг, наполнив его череп темными реверберациями — и увидел, что каталка стоит посреди комнаты и кто-то умыкнул с нее труп. Он снова застонал и закрыл глаза.

Он услышал быстрое клацанье каблуков, приближавшееся по коридору, и подумал, что узнает гусиную походку дяди Джима, выбравшегося из-за своего стола и не обрадованного случившимся. Не было никаких логических оснований его опасаться. Хикс стал здесь жертвой, он, черт возьми, подвергся нападению. Но, одинокий и несчастный в своем единственном убежище — в темноте за веками, — он чувствовал, что логика не имеет к этому отношения. Дядя Джим приближался, а вместе с ним приближался и третий выговор, готовый обрушиться, как серебряный молоток. Его буквально застали со спущенными штанами, и он понимал, что — по крайней мере, в одном смысле — ему уже никогда больше не суждено влезть в те же штаны охранника.