Лео Перуц - Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы

Комната была полна людей. Господин Фруассе, писец, состоявший на службе у одного советника парламента, нетерпеливо и в раздражении ходил взад и вперед. В углу сидел тихо, с сосредоточенным видом, господин Гаспар, приказчик суконщика из Пшеничной улицы. У ног его потягивалась кошка Жамина. 6 угасшем свете пасмурного осеннего дня видны были красные пятна на его блеклых щеках. Возле печки, верхом на скамье, широко и грузно сидел хозяин кабачка Апостолов. Левую ногу он опустил до колена в наполненное нагретым песком ведро — врач прописал ему лечить больную ногу сухими ваннами. Чтобы скоротать время, он играл с викарием церкви св. Поликарпа в похожую на шашки игру, которую называл токадильей.

Госпожа Сабо сидела за станком и сплетала в тонкие косы темно-каштановые волосы. Поверх ее плеча господин Ле-Гуш, обедневший дворянин из Пикардии, прятавшийся от своих кредиторов в чердачном помещении соседнего дома, наблюдал за игрою ее проворных рук. Дома у него не было ни свечи, ни теплой печи. Здесь, в цирюльне вдовы Сабо, он находил и то и другое.

— Вот он, — сказал Тюрлюпэн господину Пижо и показал на соломенного цвета парик, висевший на стене. — У меня готовы темя, верхняя часть, большой локон, боковой локон и передний край. Недостает еще чуба и маленьких локонов.

— Да ведь тут прибавлено конского волоса, — воскликнул господин Пижо, разглядывая парик.

— Не говорите о конском волосе, сударь, — сказала вдова Сабо, дав на мгновение отдых своим рукам, — это меня огорчает. Мы никогда не применяем конского волоса, он жесток и не имеет блеска.

— Ого, — воскликнул господин Ле-Гуш, — вы ошибаетесь, моя красавица, полагая, что волосы у лошадей всегда бывают жестки. В лошадях, смею думать, я знаю толк. Видели бы вы двух моих пегих в яблоках рысаков, у которых грива была мягкая, как козья шерсть.

— Козья шерсть нам тоже не годится, — сказала вдова. — Для париков пригодны только человеческие волосы. Самые лучшие волосы поставляет Нормандия, потому что женщины там постоянно носят чепчики. Чем меньше доступа к волосам давать воздуху, тем больше они вьются.

— Четыре да три семь, — произнес хозяин кабачка. — Достопочтенный отец, погодите-ка, у меня еще один ход.

Красильщик тем временем напялил парик на голову и поднял крик:

— Он не сидит на голове. Слетит от первого же порыва ветра! Меня хотят сделать посмешищем всего квартала.

— Помилуйте, сударь, парик прекрасно сидит, — испуганно возразил Тюрлюпэн. — Я снял с вас мерку от виска до виска и от темени до затылка. Не забудьте, что парику нужно время, чтобы приспособиться к голове. К тому же он еще не готов.

— Проклятие! — ругнулся кабатчик. — У меня крестец болит от сидения и от того, что я не выспался. Вчера вечером я навестил одну молодую особу. Ее муж застиг нас врасплох, и мне пришлось спрятаться на чердаке. Я провел ночь среди вязанок дров и в обществе кота.

— Вы слишком любите женщин, — сказала вдова. — Это вредно при вашей подагре.

Лицо у кабатчика сложилось в гримасу боли и удовлетворения.

— И так весь день маешься, — ответил он, — а тут еще ногу ломит. Хочется же разок получить удовольствие.

— Это речи греховные, — остановил его викарий, — следите лучше за своими фигурами. Постыдились бы вы!

Тюрлюпэну удалось наконец успокоить господина Пижо. Легко вздохнув, он обратился к господину Гаспару:

— Сударь, я к вашим услугам. Чем могу служить?

Господин Гаспар встал. Кошка, которую он спугнул, подошла к кабатчику. Но тот не любил котов и, вспомнив о своем ночном компаньоне, поднял свою здоровую ногу, чтобы угостить Жамину пинком.

Кошка убежала, а кабатчик принялся плакаться:

— Иисусе, нога моя! Десять тысяч чертей ополчились на мою ногу. Сил больше нет никаких. Вот уж четыре дня хожу я каждое утро в церковь и молю Бога о ясной, сухой погоде, потому что от сырости боль особенно остра. И все молитвы ни к чему. Дождь льет каждый день.

— Друг мой, — сказал викарий снисходительно и кротко, — если бы Господь исполнял все наши просьбы, то-то начался бы кавардак во Французском королевстве.

— Для вас, сударь, — донесся к ним голос Тюрлюпэна, — у меня есть мазь. От нее кожа становится гладкой и мягкой, а стоит она только три су.

Кабатчик и викарий увлеклись игрою. Господин Фруассе расхаживал по комнате с мрачным и злобным лицом. Дворянин из Пикардии поглаживал розовую, полную руку хозяйки и говорил:

— Сегодня, мадам, я завтракал у своего старого друга, господина де Шавиньи. Он большой ученый и занимается исключительно изучением природы. В то же время у него превосходная кухня. Между прочими кушаньями было там рагу по-охотничьи. Знаете ли вы это блюдо?

— Рагу по-охотничьи! — воскликнула восторженно вдова и предалась блаженным воспоминаниям. — Для этого требуется: кусок телятины, тонкий ломтик ветчины, крыло куропатки. Затем яйцо для соуса, масло, чтобы поджарить нарезанное мясо, лук, уксус, горчица и немного бургундского вина.

— Луку не нужно, сударыня, — возразил господин Ле-Гуш.

— Нет, и луку нужно. Пол-унции. Четверть лота. Немного больше щепотки.

— Ветчина! Телятина! Куропатка! — ожесточенно крикнул писец парламентского советника. — Да, эти люди умеют жить. Сидят в своих дворцах и обжираются, а наш брат… Знаете ли вы, что мне сегодня дали к завтраку? Кусок хлеба и сиропа к нему.

— Сироп очень хорошо очищает кровь, — сказала вдова.

— Какое заблуждение! — воскликнул кабатчик. — Можно считать доказанным, что от сиропа заводятся глисты.

— А вам, господин Фруассе, — сказал дворянин, — подавай каждый день к завтраку молочный суп, а затем бисквит, а затем кусок паштета из дичи, да чтобы в нем было трюфелей побольше, да чтобы он не был очень мал.

— Никто не знает, каким ценным, избранным даром Господним является хлеб наш насущный, — заметил викарий, — он дешев, мы едим его каждый день и поэтому не умеем ценить по достоинству. У меня на родине, в моей деревне, нет крестьян, есть только батраки. Круглый год они не видят хлеба, питаются кореньями козлеца, репейника, чертополоха и брюквою, которую едят в сыром виде. И при этом они здоровы и крепки, тащат тяжести с гор, откуда до деревни пять часов ходьбы, и только в восьмидесятилетнем возрасте отправляются в дом для нищих, в Жан-де-Морьен.

— И вы полагаете, досточтимый отец, — раздался вдруг взволнованный голос господина Гаспара, — вы полагаете, что Господь судил этим людям жить на положении вьючных животных и умирать в доме для нищих? О, что за порядок в мире, праведное небо! Разве вы не понимаете, что люди рождаются на свет с равным правом на счастье?