Запах (сборник) - Женевский Владислав
Хмурясь, она пробормотала еще пару фраз, которые тоже не поддавались опознанию. Вздохнув, Н. начал было переводить свою речь на сбивчивый шведский, но почти сразу понял, что усилия его напрасны. Кое-как выцарапанный из памяти десяток финских слов проблемы тоже не решил. Порядка ради он попробовал и русский, однако с таким же успехом мог бы мычать или мяукать. Ничего больше не придумав, он продемонстрировал служащей универсальный для всех культур и народов кулак и зашагал к носовому лифту. Завтра его ждет тяжелый и долгий день, времени поразмыслить об этом цирке будет предостаточно. На случай бессонницы карман пиджака оттягивала бутылка лучшего в мире снотворного.
Носовой лифт не работал. Перенажимав все кнопки, кроме одной, он покинул кабину и вернулся к информационной стойке. За ней уже никого не было. Перегнувшись, Н. посмотрел на дисплей. Синий экран смерти – даже, скорее, серый.
Он разыскал выход на лестницу и поднялся на площадку девятой палубы. От коридора ее отделяла высокая дверь с окошком. Запертая. Сквозь стекло виднелся пустой проход, залитый желтым светом, и два ряда закрытых дверей. Признаков жизни никаких. На остальных палубах, в том числе и нижних, было то же самое.
На променаде он принялся донимать пассажиров, расспрашивая их на всех известных ему языках, в том числе и жестами. Что происходит? Почему закрыты двери? Где ваша каюта? Как вы намерены попасть в нее? И так далее, но все до одного отвечали какой-то тарабарщиной, растерянно улыбались, пожимали плечами и шли по своим делам. Вагнер бился в тихой истерике, перебраниваясь с финской попсой.
Подумав немного, Н. зашел в носовой лифт и ткнул пальцем в кнопку «12» – резко, точно иголкой в воздушный шарик. Зашипели, съезжаясь, двери, кабина дрогнула и пошла вверх.
Туман уже редел. Выйдя из лифта, Н. взглянул на сплошную переборку справа, подступил к ней и осторожно высунул голову наружу. Чуть дальше виднелись иллюминаторы, выше угадывалась громада трубы, но в целом корма «Кантаты» обрывалась по борту отвесной сине-белой скалой. В направлении носа ситуация была не лучше. Уровни ниже десятого терялись в дымке. В тысяче-другой миль недобро шумела вода.
Наведавшись на всякий случай на левый борт и развеяв немногие оставшиеся сомнения, Н. присел на первый попавшийся шезлонг и достал из кармана бутылку «White Horse».
– Лошадка-лошадка, – спросил он. – А не захлебнемся ли мы в тумане? Хотя нет, какой там. Триста пятьдесят эм-эль на все про все.
Лошадка ожидаемо промолчала. Открутив и выкинув крышку, Н. надолго приложился к бутылке и даже сумел не закашляться. Алкоголь на миг обжег пищевод, но ощущение тут же схлынуло – словно ветер задул спичку. Тепло стремительно разливалось по телу, и вскоре Н. почувствовал себя островком африканского зноя, ревущей жаркой печью посреди белой мглы.
На последнюю их встречу он тоже шел нетрезвым. Садясь на паром – в тот раз удалось раздобыть билеты на вечно переполненную «Императрицу Екатерину II», отходившую от Морского вокзала на Васильевском, – Н. пребывал в уверенности, что едет делать предложение женщине, которую любит. В его мыслях развод был делом решенным; его уже пригласили на собеседование в нескольких шведских IT-компаниях; на счету у него лежала приличная сумма – необходимая подушка безопасности. Что перевернулось в его душе за сутки на море, он так и не понял, но в стокгольмском порту сошел другим человеком. Хотя человеком Н. себя не чувствовал – скорее полураздавленным слизнем. В то утро шел снег, еще сильнее придавливая его к мостовой. К «1900» он явился за час до условленного времени, но Анника уже была там – читала книгу за столиком у окна и поклевывала салат, нервно теребя локон на виске. Освещение в ресторане приглушали, но от нее шел собственный золотой свет. Через несколько минут Н. вздрогнул, смахнул с плеч снежные погоны и пошел искать супермаркет. Ни марки, ни вкуса купленного память не сохранила – для его целей прекрасно сгодилась первая же бутылка, подвернувшаяся под руку. В ресторан он вошел, пошатываясь, отказался снимать пальто и сразу направился к ее столику. Он сказал, что не может; что не так уже и молод, чтобы начинать все с нуля; что уже завяз в своем привычном мире и прижиться в новом не сумеет. Анника протянула ему руку и спокойно проговорила: «Вот, возьми. Я сильная, я вытащу тебя из болота, перетяну в собственный мир». А может, ему только померещилось – может, все это Н. вычитал в ее серых глазах. Ему стало страшно, и он сказал, что время упущено. Что на нем лежит ответственность за женщину, которая доверилась ему и зависит от него. Что он все равно не заслуживает Анники и останется у себя в болоте, где ему и место. Несколько секунд она вглядывалась в его лицо, потом отшвырнула вилку, встала и удалилась. Н. смотрел, как ее фигурка, миниатюрная для шведки, уплывает в тени, и после видел ее только в снах. Потом она еще писала ему на электронную почту – но так, словно вела дневник, словно никакого адресата и не существовало.
Чик-чик, чик-чик, чик-чик. Н. поднял голову и огляделся. Туман истончился до легкой поволоки, сглаживающей контуры и углы. Солнца на солнечной палубе так и не появилось, но шезлонги и столики купались в призрачной тени носовой надстройки – там, предположительно, находились вертолетная площадка и капитанский мостик, хотя сейчас Н. не поставил бы на это и остатков виски. Эта глыба больше походила не на дело рук человеческих, а на известняковый монолит, извергнутый морской бездной – давно уже не белый, заплывший потеками, испятнанный птичьим пометом. У подножия глыбы, среди как попало расставленных столиков со сложенными зонтами, сидел старик в шляпе и пальто и мелко шевелил руками.
Н. встал на ноги, и палуба ощутимо качнулась. Не успев толком порадоваться переменам и грядущему шторму, он понял, что на самом деле штормит его самого.
– Hey, mister! Mister![5]
То ли из-за хмеля в голове Н., то ли из-за фокусов издыхающего тумана старик казался полупрозрачным, как медуза. А Н. для него, похоже, и вовсе не существовало – непрерывное чик-чик ни на такт не сбилось с ритма.
– Do you hear me, old man? What the fuck is going on here? Do you hear me?[6]
Он двинулся к носу прямо через бурелом палубной мебели, расталкивая все, что стояло на пути, надрывая глотку и временами отхлебывая из бутылки.
– What the fuck, really? Are you deaf? Are you fucking deaf?[7]
За свое чувство времени Н. ручаться тоже не стал бы, но сколько-то минут спустя в его одурманенных мозгах вылупилась, заскребла коготками и стала быстро набухать неуютная мысль: как бы он ни был пьян, каких бы завалов ни оставили за собой нерадивые финны, пересечь эту палубу можно самое большее за девяносто секунд. Он остановился и завертелся на месте, пытаясь сориентироваться. Под ногами хрустнуло. Нагнувшись, Н. всмотрелся в палубный сор, ничего не разобрал и в конце концов зачерпнул его ладонью.
В первое мгновение ему подумалось про какую-то рассыпавшуюся мозаику, но это были ногти – обрезанные и цельные, с рук и ног, мужские и женские, крашеные и натуральные, чистые и с застарелым грибком. Брезгливо дернувшись, Н. смахнул их с руки, и ногти тяжело, как гвозди, попадали на палубу.
Чик-чик, чик-чик, чик-чик.
– Push your fucking scissors into your ass![8] – прокричал Н., потом добавил несколько слов по-русски, развернулся и без приключений доковылял до левого борта, а оттуда к носовому лифту. Кабина как ни в чем не бывало лучилась нежным персиковым светом. Н. несколько раз промахнулся мимо кнопки, а когда все-таки попал, привалился лбом к прозрачной стенке и прикрыл глаза.
Когда он вспомнил про надпись на девятом уровне, лифт уже динькнул и застыл.
На променаде играли Вагнера – расплющенного, выцветшего, бессвязного. Сияние вывесок поблекло еще на несколько оттенков, люди двигались вяло, как водолазы по колено в речном иле, навстречу течению. Н. хотелось думать, что он спит, но многолетний опыт бессонницы научил его различать сон и явь.
