Челси Ярбро - Тьма над Лиосаном

Геновефа, расширив глаза, глядела на кровь, которой в ее горсти набиралось все больше.

— Да, — прошептала она. — Но не часто, только иногда, в такую жару, как сегодня. Это дурной знак, предвещающий смерть.

— Почему же? — спросил Сент-Герман. — Вполне вероятно, что в округе кто-нибудь и скончается, но явно не из-за вашего недомогания. Ему ведь подвержены многие.

— Кровь, идущая из головы, говорит лишь одно, — с отрешенным спокойствием произнесла Геновефа. — Это предупреждение для кого-то, возможно и для меня.

Она снова всмотрелась в свою ладонь, затем взглянула на чужеземца.

— Откуда вам знать? — спросил тот. — У кровотечений причины имеются, их достаточно много, однако неприятности от них грозят лишь тем, у кого они приключаются, а не кому-то еще.

Геновефа боязливо огляделась вокруг.

— Кто-то из жителей крепости умрет не своей смертью еще до наступления полнолуния.

Сент-Герман понял, что спор бесполезен.

— В таком случае, не лучше ли поскорее остановить кровотечение? — спросил он.

— У меня есть подходящие травы, — сказала Винольда. — Но дома. Я могла бы за ними сходить.

— Вам нужно присматривать за детьми, — возразил Сент-Герман. — Позвольте мне помочь вашей подруге. У меня есть хорошее снадобье, оно действует быстро. Заверяю, я не причиню ей вреда.

Глаза Геновефы совсем округлились.

— Нет-нет, со мной все в порядке, — запротестовала она. — И потом, я должна быть здесь, а не где-то.

— Совсем напротив, — увещевающим тоном произнес Сент-Герман. — Вам не следует тут оставаться. Чтобы не пугать видом крови детей. — Он взглянул на Винольду: — Скажите ей, что так будет лучше.

Та, поколебавшись, кивнула.

— Так, пожалуй, и впрямь будет лучше.

— Вот и славно, — сказал Сент-Герман. — Пойдемте со мной, Геновефа. Винольда согласна одна приглядеть за детьми. Позвольте мне помочь вам хотя бы из уважения к вашей герефе.

Он попытался взять Геновефу под локоть, но та отпрянула в сторону и сама побрела к северной башне, прижимая руки к лицу. Сквозь плотно сжатые пальцы ее продолжала сочиться кровь.

Оказавшись в лаборатории, Сент-Герман плеснул в миску воды, потом влил туда же несколько капель настойки и протянул недужной смоченный в этом растворе лоскут.

— Перво-наперво оботрите лицо, — посоветовал он. — Иначе испачкаете одежду.

Геновефа покорно последовала совету.

— Это дурная кровь, кровь из носа, — сказала она. — Вам придется сжечь тряпку или избавиться от нее каким-нибудь другим способом. Иначе она причинит много зла.

— Лучше будет, если вы заберете ее с собой и поступите с ней по своему усмотрению, — покладисто предложил Сент-Герман, не желая вступать в новые пререкания. Он помолчал, затем с деланным безразличием поинтересовался: — Эти кровотечения… давно они мучают вас?

— С этого лета, — поспешно откликнулась Геновефа. — В прошлые годы ничего подобного не случалось, а в нынешнем… уже в третий раз.

— В третий… — повторил Сент-Герман. Он понял, что кровотечения бывали и раньше, но их удавалось скрывать. — Скажите, в жару и особенно во время уборочной болит ли у вас голова?

— Бывает, — ответила Геновефа и быстро прибавила: — Но кровь при этом не идет. Такая кровь в пору уборочной может нанести урожаю урон.

— М-да, — покачал головой Сент-Герман. — Скорее здоровью. Вашему, разумеется. Но дело можно поправить. Ваше недомогание вызывается нездоровым приливом крови к лицу. Снадобье, что я вам предложил, позволяет умерить этот приток… к вашей, естественно, пользе.

Геновефа с вызовом вздернула подбородок.

— Кровотечение — это предвестие свыше. Именно от него лицо у меня краснеет и болит голова. Ваше снадобье ничего не изменит.

— Значит, — спросили ее с легкой долей усталости, — жара ни при чем? Вы спокойно ее переносите, а совпадения духоты с вашими болями только случайны?

— Да. — Геновефа энергично кивнула. — Правда, в сильный зной меня всегда чуть подташнивает, — неохотно призналась она и тут же перекрестилась, предварительно переместив в левую руку липкий от крови лоскут. — Но уборочная не имеет к этому ни малейшего отношения. Старые боги больше не занимаются урожаями, да и раньше не причиняли им вреда. Кроме того, нынче рожь уродилась более твердой. А зерна пшеницы на ощупь напоминают фасоль.

Сент-Герман, моментально насторожившись, пристально посмотрел на нее.

— Рожь уродилась твердой? О чем это вы?

— Только о том, что сказала. Жены крестьян, когда мололи муку для Христовых хлебцев, жаловались, что им трудно проворачивать жернова. Да и монахи из Святого Креста сетовали на то же. Сама я зерно, разумеется, не видала, ибо оно хорошо охраняется. — Геновефа вдруг улыбнулась, оказывая тем самым некоторое доверие своему собеседнику. — Но сегодняшнее кровотечение никак не связано с урожаем. Сбор был отменно хорош.

«Хорош-то хорош, однако такое зерно могло оказаться бичом для людей, а отнюдь не подспорьем», — вздохнул про себя Сент-Герман, но вслух ничего не сказал, не желая усиливать страхи недужной.

— И все же вам следует обезопасить себя… хотя бы до окончания лета, — заметил сочувственно он. — У меня есть нечто такое, что, думаю, смогло бы избавить вас от дурных ощущений. Скажем, на месяц… А то и дольше… пока не уймется жара.

— Что же это? — с подозрением спросила она.

Он пустился в терпеливые объяснения, стараясь пользоваться понятиями, известными ей.

— Другая настойка. Она полезна для тех, кого раздражают жидкости, растворенные в воздухе. Вы говорите, что вас они не тревожат, и это прекрасно, однако было бы благоразумнее все-таки защититься от них. Хотя бы на случай таких вот внезапных кровотечений. Чтобы иметь уверенность, что жидкость телесная не пострадает от заполняющих мир испарений, как и от всяческих насекомых и мух. — Видя, что эти резоны Геновефу не убеждают, Сент-Герман решился еще на один — довольно рискованный — довод: — Говорят, Дева Мария этим же средством омывала израненный терниями лоб Иисуса Христа.

Его самого покоробила фальшь собственных слов, но Геновефа вдруг встрепенулась.

— Это правда? — спросила она.

— Разумеется, — отважно солгал Сент-Герман.

— Если все так, как вы говорите, значит, в настойке содержится что-либо освященное. Или я не права?

— Она целительна, медхен, и это в ней главное, — доброжелательно уточнил Сент-Герман.

— Но разве не в святости заключена величайшая целебная сила? — возразили ему.

Ответом был неохотный кивок.

— Многие, очень многие полагают, что это именно так.