Диана Сеттерфилд - Беллмен и Блэк, или Незнакомец в черном

Магазин «Беллмен и Блэк» был исполнен делового оживления, звона монет и дыхания смерти.

Успех был налицо.

Уильям Беллмен сделал глубокий вдох. Он не улыбался (в торговом зале «Беллмена и Блэка»? Боже упаси!), но глубоко в душе его расцветала улыбка. Каждое движение его рук было уверенным и властным, ноги прочно упирались в пол.

Неприметно покинув свой наблюдательный пост у колонны, он проскользнул через толпу покупателей и исчез за скрытой в панели дверью.

Одну из стен его кабинета занимала пробковая демонстрационная доска, на которой был закреплен большой лист бумаги. В данный момент он был чист, если не считать двух рядов пометок, вертикального и горизонтального, сходившихся в его нижнем левом углу. По горизонтали были вписаны названия месяцев, а по вертикали обозначались суммы в фунтах стерлингов.

Беллмен вспомнил свои ранние наброски в черном блокноте. Возможный объем торгового оборота, предполагаемые прибыли. Все это выглядело многообещающе, хотя расчеты были, конечно, приблизительными. Несколько уменьшенные цифры он представил Кричлоу и другим компаньонам, когда уговаривал их вложиться в проект. Все это было давно. Сегодня он знал о своем бизнесе бесконечно больше. Он знал, сколько ярдов черной шерстяной ткани ежегодно продается по всей стране, сколько – в пределах Лондона и сколько – в конкретном магазинчике на соседней улице. Он знал, почему гробы стоят так дорого и какими путями можно снизить себестоимость их изготовления без ущерба для качества. Теперь, основываясь на знании фактов, он отчетливо представлял, какую прибыль должна получить фирма «Беллмен и Блэк» в первый месяц своей работы. И он мог себя поздравить: позднейшие цифры практически совпадали с теми, которые он спрогнозировал еще два года назад.

В этом графике он собирался синим цветом изображать показатели своего прогноза, а в конце каждого месяца черным цветом указывать действительные объемы продаж. Он взял ручку с синими чернилами и нашел нужную строку. Но в самый последний момент рука его чуть сместилась и поставила синюю точку строкой выше.

Что двигало сейчас его рукой? Шестое чувство? Инстинкт? Называйте это как хотите. А Беллмен просто знал.

15

С каждым годом «ночи воспоминаний» Доры становились все менее продуктивными. Время от времени она еще прибегала к этому способу утешения, но эффект был далек от прежнего. Причина – точнее, одна из причин – ей виделась в том, что воспоминания попросту «износились» от слишком частого употребления. Истерлись, как старые монеты, которые они в детстве очищали уксусом перед днем выплаты.

Были и другие причины. Сама Дора с возрастом менялась. Вещи, которые радовали ее в детстве, ныне уже не доставляли былой радости. Теперь, когда она думала о маме, Доре хотелось поговорить с ней о чем-то другом. Она стала обращаться к миссис Лейн с просьбами рассказать о маме, и эти воспоминания, пускай вторичные, являлись для нее не менее ценными, чем ее собственные, – хотя бы потому, что они были «взрослыми».

Позднее нашлась еще одна причина для того, чтобы меньше времени уделять ночным грезам.

Однажды Мэри, роясь под кроватью в поисках какой-то затерявшейся вещицы, извлекла оттуда большой плоский сверток – судя по всему, картину.

– Это что еще такое?

Дора смахнула пыль со свертка:

– Мой грач!

Сценка рисования в саду вместе с дядей Чарльзом не входила в обычный репертуар воспоминаний Доры, поскольку в ней не участвовали ее мама или братья. Теперь же эта сценка всплыла в памяти очень живо и ярко.

– Он учил меня правильно держать карандаш.

Вдвоем они перерыли все шкафы в доме и наконец отыскали старые альбомы для рисования. И всю оставшуюся часть вечера они провели, рассматривая эти рисунки. На одной из страниц они задержались надолго. За несколько недель до эпидемии лихорадки Дора предприняла свою первую серьезную попытку создать автопортрет.

– Я в самом деле так выглядела? – спросила она.

– Сходство есть, спору нет. Но в жизни ты была куда красивее.

Дора оценивала картину по своим критериям. Портрет в целом не удался. Линии были какие-то неуверенные. Разве что глаза получились неплохо. Только по этим глазам она узнала себя.

– Я здесь выгляжу так, будто сильно о чем-то задумалась.

– Ты и сейчас так выглядишь. Этот вид у тебя был всегда.

Следующую ночь Дора вместо воспоминаний посвятила сидению перед зеркалом. Она сняла с головы кружевной чепчик и при свете свечи внимательно рассмотрела свое лицо. Каким же пугалом она сделалась! Нос, глаза и рот казались смещенными книзу, как у младенцев. Уши торчали в стороны, а верхний изгиб ушных раковин смотрелся как уродливое подражание вьющимся волосам, которых у нее давно уже не было. Низкий лоб отчасти скрашивался – хотя уместно ли здесь это слово? – отсутствием волос, как отсутствие бровей и ресниц делало глаза более выразительными – вот только привлекательными их назвать было нельзя. Тем не менее это лицо могло представлять интерес для художника. Кожа головы была гладкой и туго обтягивала неровности черепа, ранее скрытые прической. Поворачивая голову так и этак, она изучала бороздки, ложбинки, выпуклости – весь этот костный рельеф. Над одним ухом голубой ветвящейся речкой пролегала вена. Свой затылок она исследовала на ощупь.

Сильнейшее волнение охватило Дору в тот момент, когда она взялась за карандаш. Она провела несколько линий, забраковала их и начала новый набросок рядом на том же листе, но вскоре отвергла и его. После очередного разочарования она немедленно переходила к следующей попытке. Поворачивала голову под разными углами и, скосив глаза, набрасывала контуры, затем слегка изменяла позицию и делала следующий набросок. Зажгла новую свечу взамен почти догоревшей и продолжала рисовать до самого рассвета: свой голый череп с выступами и впадинами, линии переносицы, губ и подбородка, хрящевые завитки ушей, вырез ноздрей, скулы, виски, все изгибы и плоскости, свет и тени. Она не привносила в работу ничего личного, словно рисовала не саму себя, а какой-то пейзаж, имеющий к ней не большее отношение, чем хребты и долины планеты, на поверхности которой она жила.

В конечном счете ей удалось создать рисунок, ее удовлетворивший. Он получился таким же гротескно-уродливым, какой она себя знала, и более всего напоминал изображение только что убитой и ощипанной птицы, с тонкой кожей, обтягивающей жалкие кости, почти лишенные плоти.

Последним движением карандаша она удлинила линию своего носа, превратив его в птичий клюв, и осталась довольна работой.

16

Открытие «Беллмена и Блэка» стало для Уильяма новым мощным импульсом. Он работал по восемнадцать часов в день семь дней в неделю и не знал усталости. Его насыщенное расписание включало обходы всего магазина, от подвала внизу до мастерской наверху, трижды в течение дня: в десять утра, в два и в шесть пополудни. При обходе он мог дать ненавязчивый совет кому-нибудь из сотрудников, кого-то подбодрить похвалой, а иногда и собственноручно помочь, если видел, что человек загружен сверх меры. Ежедневно он проводил совещания с участием старших продавцов и мистера Верни (главного финансиста), а дважды в неделю обсуждал дела с мистером Эдмондсом (начальником службы доставки), мистером Стэллибруком (начальником снабжения) и неизменно безупречной мисс Челкрафт. Триста тридцать семь человек работали в фирме «Беллмен и Блэк», и к концу первого месяца он уже знал всех по именам – от письмоводителя Хендерсона до посудомойки Молли. «Девушку № 9» звали Лиззи – он запомнил ее, как и всех прочих. Энергично и неутомимо он заполнял каждый момент своей жизни делами, планами и учетом достигнутого.