Ольга Михайлова - Быть подлецом

Корнтуэйт встал и прошёлся по мастерской.

Донован отметил, что епископ говорит покойниках, как о живых, — в настоящем времени.

— Дальше… лакуна. Я уехал в Италию и пробыл в Риме девять лет. Я переписывался с Ральфом, был в курсе его семейных дел, но… на таком расстоянии слишком многое ускользало. Когда я вернулся сюда в конце прошлого года, то застал полный дом молодежи. Незадолго до смерти Ральф пригласил к себе племянников жены — Эдварда и Энн Хэдфилд, им предстояло унаследовать солидный кусок наследства графов Хэдфилдов. Как я понял из последней беседы с Ральфом, он имел в виду союз кого-то из своих детей с Хэдфилдами, а сугубо предпочел бы, чтобы Райан женился на мисс Энн, а Элизабет вышла бы за Эдварда.

В это же время сестра Ральфа Лавиния Ревелл попросила для своих детей разрешения погостить в его имении, и туда приехали племянник Ральфа Томас и его сестры — Шарлотт, Кэтрин и Летиция, Ральф просто не мог отказать сестре.

Епископ умолк.

Донован поднял на него глаза, и Корнтуэйт, сделав над собой усилие, заговорил снова:

— Ральф умер в конце прошлого года, в начале года нынешнего покончил с собой Уильям, а неделю назад умер Мартин. Ральфу было пятьдесят три, Уильяму — двадцать два, Мартину — двадцать пять, Патрику сейчас двадцать восемь, старшему, Райану, — тридцать.

— Простите, сэр, смерть мистера Ральфа Бреннана вопросов не вызывала?

— Нет, он страдал болезнью желудка и к тому же последние годы жаловался на сердце. Врач ручается, что смерть его произошла от естественных причин. Что до Мартина…

Чарльз молчал. Он понимал, что сейчас услышит самое важное.

— Я говорил с врачом. Это старый доктор, Тимоти Мэддокс, он лечил всех членов семьи два десятилетия. Он сказал, что, хотя у Мартина было слабое сердце, он ничего не понимает. Я спросил напрямик, может ли его смерть быть убийством? Мэддокс ответил — да, но заметил, что совершено тогда всё с потрясающим мастерством. А самоубийством? — спросил я. Он и этого не отрицает. По сути, невозможна только естественная смерть, — у него не было порока сердца.

— В семье… майорат? — тихо осведомился Донован.

— Да, всё наследовал старший сын Райан Бреннан, он должен позаботиться о младших братьях и сестре. То есть, теперь о брате Патрике и сестре Элизабет, — поправился он и педантично дополнил, — кроме того, Ральф в завещании отделил сорок тысяч фунтов: проценты с этой суммы пожизненно предназначены его жене Эмили, а после её смерти капитал вернётся к Райану.

— Вы видите в этом недоверие сыну? Райан, что, враждует с матерью?

Епископ покачал головой.

— Нет-нет, Ральф видел в этом знак его любви к жене. И только. Райан — любимец матери. Эмили просто боготворит его, души в нём не чает. Я заметил, что смерть Уильяма не очень расстроила ее, смерть же Мартина — ранила, и весьма. Но по-настоящему для неё значим только ее старший сын Райан, — епископ улыбнулся, — он — её свет и солнце.

Чарльз закусил губу и задумался. При майорате единственной жертвой преступного замысла стал бы именно старший сын, наследник, младших братьев могло бы толкнуть на преступление желание унаследовать деньги семьи. Однако погибли — если имело место преступление — младшие братья.

— Значит, сами вы считаете, что дело не в деньгах? — Художник внимательно посмотрел на епископа.

— Я… — Корнтуэйт устало потёр лицо ладонями, глаза его потемнели, — я вдруг понял, что зная Бреннанов тридцать пять лет, на самом деле — ничего о них не знаю. Темна, темна, как бездна, душа человеческая… Но деньги? Всё же — нет. Бреннаны не скопидомы, денежных скандалов, насколько я знаю, в семье нет.

— Но почему покончил с собой младший сын, Уильям?

Корнтуэйт тяжело вздохнул.

— Не знаю. Его записка ничего не объясняла.

Донован задумчиво смотрел на епископа. Он понимал, что тот не лжёт, но явно чего-то недоговаривает. Корнтуэйт же нехотя пояснил.

— Самоубийство Уильяма было трагедией, но сам факт выстрела сомнения не вызывал. В записке было всего полторы строки, он просил никого не винить и оставил ещё несколько странных слов о каком-то постоялом дворе и чуме…

— О постоялом дворе? Что за нелепость? — изумился Донован. — Чума? А вы помните текст?

Корнтуэйт покачал головой и неожиданно лениво наклонился на левый бок, после чего начал шарить в правом кармане монашеской рясы и вскоре извлёк оттуда небольшую записную книжку.

— В мои годы глупо надеяться на память, — рассудительно промолвил епископ, перелистывая, страницы. Он быстро нашёл искомое. — Вот оно. «Я это делаю сам. Ошибся постоялым двором, здесь слишком чумно…» Написано было на листке, вырванном из его блокнота. Почерк тоже был его.

Чарльз несколько минут сидел в задумчивости, потом спросил:

— Уильям был образован? Он хорошо знал поэзию?

— Поэзию? — удивился Корнтуэйт. — Не знаю, но все они получили хорошее образование. Почему вы спросили?

— Мне показалось, что это, — Донован смутился, — поэтические аллюзии. «Why should my heart think that a several plot which my heart knows the wide world» s common place?»[3] Это сто тридцать седьмой сонет Шекспира. И там же в конце — «In things right true my heart and eyes have erred, аnd to this false plague are they now transferr» d…»[4] Если я понял правильно, речь идёт об измене женщины, точнее, о разочаровании и обмане. «Любовь слепа и нас лишает глаз. Не вижу я того, что вижу ясно…»

— Бог мой, я же это помню, учил когда-то, — пробормотал епископ, и, чуть запрокинув голову, процитировал по памяти, -

Thou blind fool, Love, what dost thou to mine eyes,That they behold, and see not what they see?They know what beauty is, see where it lies,Yet what the best is take the worst to be… [5]

Так вы полагаете, что он… — епископ резко поднялся, — что ж, я не ошибся в вас. Вы многое способны увидеть.

Донован поколебался, но всё же спросил:

— Ваше преосвященство, я не понимаю другого. Вы представите меня, как своего племянника, но приходить в дом во время траура без вас я не смогу…

Епископ спохватился и махнул рукой на сомнения живописца.

— Я забыл вам сказать. Миссис Бреннан хочет разместить в галерее портреты всех членов семьи. Вас попросят написать всех Бреннанов и портрет покойного мистера Ральфа — по фотографиям и ранним портретам. Миссис Эмили давно хотела его заказать — но не успела. Я сказал ей, что это можете сделать вы и уже рекомендовал вас ей. В этой работе нет ничего, нарушающего траур. Соглашайтесь, это позволит лучше узнать их. И, естественно, вам заплатят — Бреннаны, повторяю, вовсе не скупы.

Донован задумался. Да, модели обычно разговорчивы: людям скучно сидеть без движения. Глупо думать, конечно, что ему доверят сердечные тайны, но возможностей для наблюдения будет с избытком.