Елена Блонди - Хаидэ

Он не мог не думать об этом. Женская кровь горяча. Как просто сказала она, дочь своего племени, о главном. А в его голове эта готовность любить без отказа смыкалась с тем, что было известно ему по прежней жизни, в котрой безотказность приходила от принуждения. И это мучительно волновало его. Все горести волнения и бедки дочерей богатых селян и крепких горожан казались пустячными по сравнению с жизнью женщин степного племени. Каково это, если такая, вольная и сильная, свободная по сути своей, она твоя — и безотказна, послушна. Послушна даже и не тебе, а разуму, что говорит — нельзя ждать, нельзя полнить жизнь капризами, пока она еще не превратилась в смерть. Это будто самки песчаных кошек вдруг опустят вздыбленную на загривках шерсть и, клоня прекрасные морды, сами пойдут в дворцовую загородку, отдавая себя в руки суровым сторожам.

Именно это позволило получить Теренцию то, что получал он в первые годы супружества. А скоро, если все пойдет как надо, это достанется ему, Техути, жрецу-одиночке, который жил когда-то в богатом родительском доме, потом при дворце с другими писцами, а потом ушел сам, к своему личному богу.

Становясь на колени перед маленькой палаткой, похожей скорее на мешок из шкур, он подумал, что давно не молился ему. После издевательских слов старой Цез под корявой грушей, и ее смеха, которым она приравняла бога Техути к толпе прочих богов, он поколебался в вере, прячась сам от себя, находил отговорки — усталость, тяжкие думы, беспокойство о насущном. И отгонял жестокую трезво-насмешливую мысль о том, что вера его оказалась слаба.

Вот сейчас, верно, самое время. Пока стоит у низкого входа, можно повернуться, посмотреть на белую небесную дорогу, уводящую от луны. И проговорить слова…

Но его уже ждали в палатке, он это помнил. И отвернувшись от высокого неба, держащего в темных ладонях рассеянный свет звезд, он откинул шкуру, заполз внутри и лег, подтягивая колени. Закрыл глаза и стал ждать. Как ждал с недавних пор каждую ночь.

Мерно дышал, раздувая ноздри, и притих, затаился, когда легкий запах соленой воды, горячего песка, летучих пряных благовоний коснулся лица. И следом за ароматом его тронула женская рука, проводя пальцами по мочке уха.

— Счастлив тот, чьи ожидания сбываются. Здравствуй, любящий, я пришла.

Шепот звучал в голове, щекотал лоб изнутри, отдавался грудным смешком за скулами. И Техути улыбнулся, радуясь, что может отвечать, не шевеля губами. У него снова было то, что принадлежит только ему. И видит это лишь он, за плотно закрытыми веками.

— И тебе здравствуй, любящая. Как сегодня твое сердце?

Из живой темноты перед закрытыми глазами выступило узкое женское лицо, черное и прекрасное, расписанное узорами из белых точек и красных завитков. Большие глаза сверкали, как ночные омуты, полные света круглой луны. Вились вдоль высоких скул тонкие тугие косы.

— Мое сердце… Оно тоскует и плачет. Но с тех пор как я могу говорить с тобой, о своей любви, я счастлива. И могу ждать бесконечно. Ты даешь мне надежду.

— Взамен я получаю надежду.

— Да, — полные губы приоткрылись в улыбке, — спи, ты должен отдохнуть. Спи, славный советник степной княжны, я расскажу тебе о своей любви к великану Нубе, который покинул меня, и которого я хочу вернуть больше жизни. А ты расскажешь мне о своей любви к чужой жене, носящей ребенка одного мужчины и тоскующей по другому. И нам станет легче.

— Станет. Легче. Я помогу тебе найти Нубу, любящая. И помогу тебе повернуть его путь, пусть он снова появится из большого мира, и навсегда останется с тобой, на острове Невозвращения.

— Расскажи мне о своей Хаидэ, славный красивый мужчина. Расскажи все, что знаешь, до самых мелких подробностей. Как она спит, что говорит, что любит есть. Какие песенки напевает ей старая нянька. Мы оба справимся и сделаем то, что решили.

Техути спал, обнимая руками колени, прижавшись щекой к старой шкуре. И под закрывшими скулу черными волосами бродила спокойная улыбка. Он спал и говорил сердцем. С той, что поможет. Вместе они справятся.

Глава 3

Ранние сумерки забирают свет дня и делают степь серой, будто укрытой прозрачным живым покрывалом. По капле вливаясь, темнота тяжелит покрывало, но пока не отбирает прозрачности. Но одна мысль, два брошенных в раздумьи слова, три взгляда по сторонам и вот уже тени становятся черными, будто пришитые по краям ткани тяжелые кисти. Время сумерек невидимо, но течет без остановок, соединяя свет недавно ушедшего солнца с бледным светом проснувшейся луны…Красное небо уже спящей вечерней зари, синее небо, охватывающее луну. А между ними — прозрачная пелена времени, в которую укутаны звуки и запахи вечера.

По запаху новой полыни, плотному, как тугие подушки, раскатывался стук лошадиных копыт. И в промежутках шились тонкими иглами покрики сонных птиц, дальнее кваканье лягушек, еле слышный вой степного шакала. Полная звуков вечерняя тишина.

Техути скакал рядом с княгиней, а позади сыпался стук копыт коней Ахатты и Убога. В серой прозрачной дымке лицо Хаидэ было бледным, а глаза казались темными ямами. Жрец взглядывал с беспокойством то на нее, то осматривал степь, которая в сумерках стянулась на расстояние короткого бега. Ехать еще долго и зря княгиня оставила воинов и повозку в лагере, чтоб утром мужчины сами сопроводили мальчиков к тракту. Он пробовал сказать, но она лишь похлопала себя по животу, на котором расходились полы стеганой куртки и ответила:

— Мне еще не время, советник. А возить воинов взад и вперед, да еще таскаясь на повозке, — мальчики опоздают к каравану. Обещаю, вернемся в стойбище, так и быть, будем стоять, пока не рожу. Фити сказала — семь дней, может быть, десять.

И когда он медленно кивнул, добавила:

— Правда, придется тогда еще раз или два проехаться по делам, до срока, — в ответ на его возмущение засмеялась, хлопнула Цаплю по шее, отправляя вперед.

Серая степь, запахи трав, сменяющие друг друга, успокаивали Техути, — когда наступит полная темнота, появится еле заметный отблеск на ночных облаках — это костер посреди лагеря, закрытого плотно стоящими холмами. А травы говорили, проносясь под копытами — вы не стоите, скачете, налетая на волны чабреца, минуя поляны шалфея, топча острые стрелки полынных веток… Не стоите, и лагерь все ближе.

Но пока далеко. Топот сыпался и двоился, эхом отдавался позади, подхватываемый второй парой коней. Техути, укачавшись от мерного бега, не услышал разницы, и напрягся, лишь когда белое в сумраке лицо княгини вдруг дернулось и повернулось, а руки вытянулись над поводьями.

— Сколько их? — отрывисто спросила княгиня, снова глядя перед собой.