Леонид Моргун - Сатанинская сила

— Фи, фи, Аредишко, — выговорила ему старуха. — Зачем его когтить, он и так наш с потрохами, а? — она изучающе взглянула на хозяина.

— А… — Миня судорожно сглотнул и, жизнерадостно заулыбавшись, осведомился: — Кушать что будем-с? — при этом он жонглировал меню и одновременно смахивал со стола невидимые крошки и сдувал незримые пылинки со стаканов, перекладывая ножи и вилки, выстраивая фужеры и рюмки согласно западному этикету.

— …икорка черная, красная, балычок, сервилатик, салями, севрюжка пареная, крабики… — бормотал Миня, как заклинание.

— Поросеночка бы разварного с кашей… — пробурчала старуха, — расстегайчиков, блинов с вязигой…

— А платить чем будем? — остановил ее Миня. Внешность, оно, конечно, внешностью, интуиция — интуицией, но Миня не был бы самим собой, если б доверял таким эфемерным понятиям. Мало ли какие нахальные оборванцы разгуливают по матушке-земле?

Но, произведя едва уловимое движение пальцами, старуха подбросила нечто круглое, тяжелое, желтоблеснувшее, что Миня мгновенно перехватил на лету, ощупал, обнюхал, куснул, сжал в кулаке, а затем отправил в потайной кармашек жилетки. Ему даже не потребовалось глядеть на монетку, чтобы узнать на ней чеканный лик последнего российского самодержца.

— Айно моменто! — провозгласил Миня, собирая со стола скатерть со всем ее содержимым и вручая ее подоспевшей жене. Затем самолично застелил стол панбархатным, расшитым золотом покрывалом и распорядился подать столовое серебро и хрусталь. А сам стремглав полетел на кухню…

Сидя верхом на своем старом, побитом мотоцикле, старший сержант Семен Бессчастный уже отчаялся выбраться из обширной лужи, в которую угодил ненароком и засел аж по самые колеса. «Ижик» сидел крепко и наружу выбираться не собирался.

Букашинские дороги были сущим проклятием в течение последней тысячи христианских лет. Властей придержащих проблемы бездорожья как-то не волновали. Лишь в начале нынешнего века градоначальник барон Фуфиков совсем уж собрался было замостить дорогу от города до железнодорожной станции и уже дал команду сгонять крестьян и арестантов на работы, но ухитрился исключительно неудачно усесться на бомбу, которую под его кресло в присутствии подложили анархисты. С тем он и оставил свое благое намерение, вымостив им собственный путь в геенну. Все же последующие «отцы города», не исключая нынешнего, были заняты делами куда более важными. Каждому из них, мечтающему подольше усидеть на своем месте, изо дня в день приходилось бороться «за», решительно выступать «против», старательно выказывая нерушимое единство «с», так что после очередного дождика все дороги продолжали превращаться в непролазную трясину, и городок оказывался напрочь отрезанным от цивилизованного мира.

Вновь и вновь пытался Семен выволочь своего скакуна из грязи, но тщетно. Отчего-то в памяти возникли последние слова старика Всеведа, который перед тем, как отправиться в КПЗ, с горечью посмотрел на Семена, укоризненно покачал головой и сказал осуждающе:

— Эх, сынок коровий, не в ту сторону ты поехал, где не надо и застрянешь… Вижу, вижу на тебе печать Каинову!..

— Точно, сглазил он меня, старый хрыч! — придя в ярость при этом воспоминании воскликнул Семен. Однако не особенно поверил в это, поскольку не веровал ни в сон ни в чох, ни в честное слово, а только лишь в то, что от государства ему дана непререкаемая власть над этими суетливыми и вечно полупьяными людишками, и покуда он будет жив, то и будет эту власть осуществлять.

С каждыми движением колеса все глубже погружались в глину, которая уже подступала к седлу. Попытки вызволить машину вручную к успеху не привели. Выключив двигатель, сержант взобрался на коляску и огляделся. Вокруг царила первозданная тишь. Ночь была хоть и безлунной, но ясной. Неподалеку высокой, темной стеной стоял густой лес, до которого еще не успели добраться цепкие лапы Федюни Цыганова. За лесом и песчаной косой, густо поросшей камышом, мелодично плеская, блистала речка.

Провести всю ночь (такую ночь!), сидя в грязи, на дороге, в каких-то трех километрах от дома казалось Семену немыслимым. Сердце его рвалось в город, и не без основания. Во-первых, он сдавал дежурство и собирался вдосталь отоспаться. Во-вторых, его престарелая приемная мать, прозванная мамой-Дуней, ужасно недовольная избранной им профессией, любую его задержку расценивала, как ЧП со смертельным исходом и немедленно шла «искать правды» у Семенова начальника, майора Колоярова. Встречая поутру его насмешливый взор, Семен краснел и молча страдал. В-третьих же и в-четвертых… нет, Семену положительно требовалось попасть в город нынешней ночью, как по служебной надобности, так и по личному интересу.

Совсем недавно, возвращаясь с дежурства, он едва не налетел на полуночного мотоциклиста. Неудачно вильнув в сторону, мотоцикл заграничной марки ухнул в кювет, а водитель вылетел в противоположную сторону, в крепкие объятия постового. Каково же было изумление Семена, когда он обнаружил, что сжимает в руках Сашеньку Бузыкину. Девушку всю трясло, но поскольку от удара и падения она не пострадала, а кроме того шел третий час ночи, Семен устроил ей форменный допрос, крепко выругал и отобрал права. При этом девушка так посмотрела на него, что Семен сразу же потерял всякий аппетит и сон. Не забудем, что было ему лишь чуть больше двадцати трех, что недавно он отслужил армию и что всяким его контактам с местными представительницами прекрасного пола мешал зримый, либо подразумеваемый силуэт мундира.

Неожиданно откуда-то издалека ему послышалась тихая и нежная мелодия. Всмотревшись в лесную чащу, он различил за деревьями слабое сияние, в котором колыхались какие-то странные тени. Решительно спрыгнув с мотоцикла и одернув свой мундир, наш герой двинулся в направлении леса, откуда доносилась эта удивительная музыка, рассчитывая с помощью предполагаемых туристов извлечь свой многострадальный мотоцикл из цепких объятий дороги.

Чем ближе он подходил, тем ярче разгорался свет, принимая удивительный розовато-сиреневый оттенок предрассветной поры, мелодия становилась все более явственной, но она звучала уже не с какого-либо определенного места, нет, эта музыка, непохожая на все, слышанное им ранее, казалось звучала отовсюду, рождалась прямо в душе его или гремела с небес. Представлялось, что она исполняется неведомыми гулкими и полнозвучными деревянными инструментами, которым аккомпанируют множество очень тихих и гармонично сочетающихся с ними серебряных колокольчиков, ударяемых такими же серебряными молоточками. Подойдя же еще ближе, Семен раздвинул кусты, вздохнул от изумления, да так и остался стоять с раскрытым ртом и выпученными глазами.