Страсти по Ницше - Эдуард Немировский
Ницше был очень взволнован и увлечен своими воспоминаниями. Видно было, что он много пережил в связи с Рихардом Вагнером.
— Итак, нацизм, господин Марк, — заключил он, немного поостыв, — родился именно тогда, когда ложь стала почвой сначала для гениев, а потом и для всей нации.
Декаданс, в котором я обвиняю Рихарда Вагнера, был самой влиятельной формой выражения того времени, и в частности рейха.
И в этом-то и была угроза цивилизации. Самая серьезная из всех, с которой когда-либо доводилось сталкиваться человечеству.
Вагнер — это симптом угасающей жизни. Вагнер — это диагноз.
— Да! — вздохнул Марк. — Выходит гений и злодейство — совместны?
— Еще как, — добавил Ницше.
«Вдохновитель нацизма, антисемит», — ухмыльнулся про себя Марк.
— А я всё-таки люблю музыку Вагнера, — сказал он вслух, — и это есть правда моего сердца.
Но Ницше, казалось, уже его не слушал.
Романтики
Наступила неожиданная тишина. Подул ветер. Всё, что подчинилось его воле, его власти, стало шевелиться, взлетать вверх. Нечистоты и лохмотья поднимались в воздух вместе с пылью. Кружили вокруг Марка, плевали и хлестали его по лицу.
Марк подумал о том, что даже этот ветер обладает волей к власти. Он способен разогнать всю нечисть. Поднять её в воздух, кружить, смешать всё в хаосе.
Одна грязная песчинка вдруг залетела ему прямо в глаз.
Он сморщился от острой боли. Потом эта боль перешла в сердце, где хранилась его память.
Он неожиданно погрузился в воспоминания. Воспоминания о той счастливой, многонациональной тюрьме народов, где он прожил почти всю свою жизнь. Где всё «стадо» делилось на две части. Одни — воровали, другие — лгали. Поскольку выжить можно было, только делая то или другое. Но Марк ничего этого не делал. Он только мечтал, что, в общем-то, тоже было ложью, но более изощренной. Она досталась ему, вероятно, по наследству от века романтизма, который так жестоко только что распинал на кресте господин Ницше. В его памяти начали всплывать разные собрания, коллективные мероприятия, опять собрания, а потом уже партийные съезды с «Лебединым озером», и романтики, одни романтики. Все они постоянно говорили о честности, о совести, о партии, о настоящей любви. А сука-чувственность бежала за похотью, как верный пёс социализма.
Собственно, что ещё в этом стаде романтиков могло радовать советских мужчин и женщин. Секс и прелюбодеяние.
Это единственное подлинное, природное, настоящее и искреннее, что оставалось от собачьего счастья советскому человеку.
Им занимались все всегда и везде: до собраний, после, во время.
Им занимались в кабинетах начальников или на роялях в музыкальных школах, в самолетах, поездах, подъездах, везде — даже в кабинетах марксизма-ленинизма. Ну, и слава богу!
«Есть хоть что вспомнить и чему улыбнуться, — подумал Марк. — Веселый зоопарк, спасибо романтизму!»
Разорвите паутину! Идите за мной!
Какой-то мягкий ропот голосов и плеск воды вернул его в реальный мир набережной в Бруклине, где они с Ницше сидели на скамейке и мирно беседовали. Видимо, времени прошло совсем немного, так как солнце ещё плавало в разноцветном океане.
А Ницше продолжал беседу, как будто их разговор и не прерывался:
— Оставьте, господин Невский, — услышал он настойчивый голос, — оставьте этот вялый романтизм, этих больных романтиков, и оставьте производство нового поколения тем, кто ничего более не умеет. Кажется, ваш русский царь Петр Великий удачно сказал: «Нечего плодить дураков, пора и учиться».
— И в подтверждение своей концепции казнил собственного сына, — добавил Марк с иронией. (Он уже полностью вернулся к реальности, впрочем, если её можно было так назвать.)
— А это только делает ему честь, — продолжал Ницше, — и его духовная сила вызывает восхищение. Где сейчас была бы Россия?
Ведь вы же видите, друг мой, что любая нация, народ, раса, как и отдельная личность, имеют свой собственный ярко выраженный характер, изначальную суть, элементарную частицу собственной души, заложенную кем-то, когда-то, где-то.
От него — от этого родоначальника — и произошёл данный народ, раса, нация. «Элементарная частица» его души размножилась на миллионы, с тем же характером, с той же сутью. Если бы он был идиотом или людоедом, то и вся нация была бы тем же. Теперь вы ясно видите, что не общественный строй или формация решают судьбу народа, а та самая «элементарная частица» души, заложенная когда-то, кем-то, где-то. Так зачем же плодить дураков, будучи еще не готовым к тому, чтобы от тебя произошел целый народ? Поступательное развитие человечества совсем не означает прогресс, скорее, наоборот. В каждой расе, нации, народе временами появлялись и будут появляться высшие образцы человека. Их должно быть много, и от них продолжится род человеческий.
Тут Ницше выпрямился, повернулся всем своим коренастым корпусом к Марку, и сказал:
— Найдите в себе силы, господин Невский, встаньте прямо, лицом и грудью к моей истине.
Вы говорите, вас погубили пауки морали. Разорвите их паутину и идите за мной.
— Прямо как в Священном писании, «отвергни себя, возьми крест и иди за мной», — подумал Марк. Но вслух не сказал, дабы не обидеть вдохновенного философа.
А здесь стоит надгробный камень
Но прежде чем я повернусь лицом к вашим истинам и пойду за вами, — сказал Марк, — ответьте мне на один весьма деликатный вопрос. Ответьте — с той «жестокой честностью в интеллектуальных вещах», о которой вы говорили.
— Я вас слушаю, друг мой.
— Что вы думаете о еврейском народе: его душе, его характере?
— Я имею в виду (он немного сконфузился, задавая этот вопрос знаменитому философу), разделяете ли вы, господин Ницше, антисемитские взгляды вашего друга или врага, как вам будет угодно его называть, Рихарда Вагнера?
Ницше тяжело вздохнул, и Марк сконфузился ещё больше.
— Дорогой Марк, — умоляющим тоном произнес Ницше, — пожалуйста, не засоряйте орлиный полёт моих мыслей, небесную молнию идей хрюканьем и дрязгами ваших свинарников. Я знаю, что вы по происхождению еврей. И вы должны понимать, что для меня значение имеет лишь одна истина. Я ненавижу ложь и предрассудки — чем и является антисемитизм: он вызывает у меня отвращение. Но если вы так уж хотите знать и мое отношение к еврейскому народу — я изложу его вам со всей жестокой честностью, извольте.
Еврейский народ и его история поработили весь мир. И не мечом, как римляне. И не золотом, как ваша «империя демократии». А мощным интеллектом, создавшим христианство. Я хочу, чтобы вы поняли:
