Страсти по Ницше - Эдуард Немировский
Вас окутала и усыпила христианская мораль. Вы уступаете этой серости дорогу. Они занимают ваши места, пока вы грезите о светлом идеале добра, и они же получают власть над вами. «Высший человек вырождается; слабые кроят сильных».
Ваша сила и власть — это, прежде всего, духовная свобода. Паутиной морали вам связали руки, и обходят вас, и топчут, осмеивают, истребляют. А кто это делает? Людское отребье — те, кто не несёт в душе светлых идеалов, что есть у вас. Так вот, знайте: те самые высшие идеалы добра и тянут вас на дно. Настало время людям — таким как вы — освободиться от них, указать плебею его место, а не протягивать руку помощи.
Вы, сильные дисциплиной духа, свободой интуиции и ясностью, строгостью в вопросах совести. Вы, сильные мудростью мира, вы и должны властвовать и повести за собой к «сверхчеловеку».
Вас должно быть много, а пока был один — сын человеческий, он же Иисус.
Он предлагал «непротивление злу». Ну что ж, без борьбы, без конфликта человечество давно бы уже растворилось вместе с ним в «Божьей благодати»; это был бы, возможно, и наилучший конец. Но если бы… если бы… скажу вам по секрету, друг мой, если бы Бог был жив. Но Он умер! И теперь цель человечества может состоять только в его собственных, высших образцах.
Ницше продолжал:
— Ваша сила и власть, господин мой, и не в победах над женщинами. Вспомните своё романтичное прошлое — «это корыто похоти. Толпа всю свою жизнь, как свинья, жрёт из этого корыта»; а вы — вместе с ними.
Вы не успели вырастить в себе героя именно по этой причине: «Много коротких безумств называлось у вас любовью, и ваш брак, как одна длинная глупость, положил конец этим коротким безумствам».
Марк Невский, как истинный Дон Жуан и романтик, так сразу согласиться со столь мощным, триумфальным разоблачением его бурного прошлого, конечно, не мог. И даже понимая, что Ницше прав, он возмутился:
— Эти короткие безумства, — сказал он, — эти ошибки оставляют после себя самое прекрасное, что есть на земле, — детей, новое поколение. А что именно оставляет высокая духовность — иногда большой вопрос. Ваши соотечественники, жившие после вас, вдохновлялись именно вашими идеями о сверхчеловеке. Нацисты даже основали музей в Веймаре в вашу честь, господин Ницше. Вам, вероятно, это известно?
— Именно вы, господин Марк, не должны так рассуждать. Теперь я вижу — вы израсходовали свою мощную энергию на дрязги в свинарниках. Ведь эти «оборотни» даже не читали то, что я писал.
К вашему сведению, таких неврастеников, как Адольф Гитлер, в ваше время, да и в ваших краях, было намного больше, чем всех идей во всём моём творчестве. Они испоганили не только мою мысль.
Да и вообще, вы сами дали возможность этим свиньям сидеть за одним столом с вами; а ведь стол стоял-то на трёх китах морали:
христианство, демократия, коммунизм; вот вы и поплыли.
Рихард Вагнер
— Ну а впрочем, если вы уж так настаиваете, — вдруг сказал Ницше, немного подумав, — если кто действительно и повлиял на немцев, так этот старый соблазнитель — Рихард Вагнер. При произнесении этого имени Ницше будто передернуло, как если бы он вспомнил что-то очень неприятное из его прошлого.
«Нет, это не зависть, — подумал Марк, — такие мощные умы не способны завидовать». К тому же Марк где-то читал, что они были большими друзьями, восторгались друг другом. И это всё, невзирая на огромную разницу в их возрасте — Вагнер был намного старше.
«Нет, здесь что-то другое», — думал про себя Марк и продолжал слушать.
— Я не спорю — он был величайшим композитором и новатором своего времени, — продолжал Ницше. — Но именно он развратил немцев. Его упадочная философия нанесла огромный вред. Он воспел смерть, тогда когда надо было воспевать жизнь: чтобы розы цвели, им нужна живая почва. Все достойное, высокое, духовное в немецком народе сладко умирало под душистые звуки любви, эротики и смерти этого чародея.
— «Я б умереть хотел душистою весною», — процитировал Марк, улыбаясь. Он вдруг вспомнил русского декадента поэта Надсона.
— Да-да, — оживленно отреагировал Ницше, — именно это привело немцев к истерии. Люди не понимают, что становление бытия имеет бесконечное число вариантов. И то, что мы выбираем мыслями и страстями, то и становится.
— Значит, по-вашему, — переспросил Марк, — этот упадочный романтизм — тоска по потустороннему миру, смерти ради любви, и есть причина духовной болезни немецкой нации и возникновения нацизма. Я вас правильно понял?
— Абсолютно правильно, — сказал Ницше. — Когда нация лишена положительных целей, она саморазрушается, проявляя волю к последнему, что осталось в её власти — к собственному уничтожению. И она скорее проявит к этому волю, нежели не проявит ее вообще. Ибо воля к власти и есть то самое дерево жизни, на котором сидят все истины и зреют плоды добра и зла. Кстати, это также и есть причина возникновения вашего русского коммунизма, родного брата нацизма.
— Ну а как быть с сестрой? — спросил Марк.
— С какой сестрой? — удивился Ницше.
— С демократией, ведь фашизм родился вместе с коммунизмом и демократией — в их противоречии.
— Демократия создавалась вдали от Европы высокими умами, друг мой, — продолжал Ницше. — Аристократизм настроений витал в воздухе ещё в те времена. Но теперь и демократия поражена бактерией отребья, и болезнь эта распространяется. Скоро вы сами всё увидите.
— Но где же выход? — спросил Марк.
— Выход? — В правде… То, что лживо, должно выметаться из избы, а не возводиться в высокую мораль ради моды, как это сделал гений Вагнер. Он шел за вкусами толпы и времени. Если это было бы, скажем, время людоедов или идиотов, он и это довёл бы до божественных высот. Я, так же как и Вагнер, был сыном этого времени. Хочу сказать, декадент. Только я понял это, только я защищался от этого, философ во мне защищался от этого. И высшее, что я изведал в жизни, было выздоровление. Вагнер принадлежал лишь к числу моих болезней. Вагнер резюмирует современность, ничего не поделаешь, надо сначала было стать вагнерианцем. Друг мой, послушайте! — Ложь есть та моль, которая съедает всё, и нечего даже дискутировать на тему, что есть ложь и что есть истина. Каждый в сердце своем знает, где находится правда.
— И где же она? — спросил Марк.
— Она, прежде всего, там, мой друг, где музыка не становится искусством лгать.
— Ах этот старый чародей! — всплеснул вдруг руками восхищённый Ницше. — Как угодливо говорил он каждой трусости современной души чарующими звуками девичьего
