Алые Евангелия - Клайв Баркер
— Полагаю, я скоро умру, верно? Перефразируя Черчилля, я умру утром, но ты все равно останешься Пинхэдом[6], — прорычал Раговски.
Сенобит уже отвернулся от Раговски. Крюки, удерживавшие Хеядат на месте, явно ждали, пока их хозяин вернется к ним, прежде чем они нанесут свой coup de grâce[7]. Теперь, благословленные его взглядом, они продемонстрировали свое мастерство.
Крюк — оружие ласково называемое демоном Рыболовным Крючком — был прикреплен к цепи, которая ранее нашла подъемный механизм под потолком. Он внезапно и быстро прорвался сквозь нёбо Хеядата, поднимая все его тело над землей. В тот момент, когда взгляд Сенобита упал на ржавые звенья, покрытые запекшейся кровью, извержение крови следовало за извержением. Руки Хеядата распались надвое, как и ноги. Огромные участки его бедер были пропаханы от паха до колен. Кожа лица была сорвана, и три глубоко укоренившихся крюка в груди и животе враз вырвали сердце, легкие и кишки. Определенно, более быстрого вскрытия ещё никогда не происходило.
Завершив свою задачу, крюки потащили те части его тела, на которые претендовали, через лужи крови обратно к тому месту, откудова[8] они явились. Остался только один: Рыболовный Крючок, с которого свисала пустая и значительно облегченная туша Яшара Хеядата, медленно качающаяся вперед и назад, провисающие створы живота — яркие от жира- хлопали открываясь и закрываясь.
— Сегодня вечером все фейерверки снова были красными, — сказал Сенобит, как будто все это ему надоело.
Феликссон, все еще паша как собака, вышел из Коттлав и отступил от разливающейся крови. В поисках опоры, его рука опустилась на что-то мягкое. Он повернулся и осунулся.
— Лили… — все, что он смог произнести.
Демон повернул голову, чтобы увидеть то, что видел Феликссон. Это была Лили Саффро. Зрелище умерщвления Хеядата, очевидно, было для нее непереносимым. Она упала замертво у дальней стены. На ее лице было пораженное выражение, а руки все еще обхватывали грудь.
— Давайте покончим с этим, — сказал демон, повернувшись лицом к трем оставшимся волшебникам. — Ты. Феликссон.
Лицо человека было все в соплях и слезах.
— Я?
— Ты хорошо изображаешь собаку. У меня есть работа для тебя. Подожди меня в проходе.
Феликссону не нужно было повторять дважды. Утирая нос, он последовал указаниям демона и побежал к выходу. Несмотря на то, что Феликссон направлялся в Ад нагим вслед за существом, которое вырезало почти всех его друзей, он был доволен своей участью.
Настолько счастлив, что он проскользнул сквозь обшарпанную дверь в стене склепа, чтобы дождаться прихода своего хозяина, и даже ни разу не оглянулся назад. Он прошел достаточно далеко по проходу, чтобы быть уверенным, что не услышит криков своих друзей, а затем присел на корточки у осыпающейся стены и заплакал.
4
— Что со мной не так? — спросил Раговски.
— Ты заражен моим крошечным братишкой, Джозеф. Червём — плоть от плоти моей. Я перенес его из колыбели рядом со щекой в дыру в твоем черепе. Его тело наполнено крошечными яйцами, для вылупления которых необходимо только наличие теплого и мягкого питания.
Раговски не был глупцом. Он полностью осознал значимость только что услышанного. Это объясняло непрошеное давление в его голове, колебательные движения за глазами, привкус горькой жидкости, стекающей из носа и вниз по гортани.
Раговский отхаркнул комок мокроты и плюнул в Сенобита, который отвел его легким движением руки. Когда тот ударился об пол, Раговски осознал реальное положение вещей. Он выпростал не мокроту; это был клубочек червей.
— Ты сволочь, — сказал Раговски.
— У тебя есть редчайшая возможность умереть дважды, и ты впустую тратишь время на банальные оскорбления? Я ожидал от тебя большего, Джозеф.
Раговски зашелся кашлем и в разгар приступа начал задыхаться. Он попытался восстановить его, но горло было перекрыто. Он упал на колени, и удара было достаточно, чтобы прорвать хрупкое полотно его кожи, так что жилоподобные черви выпали его тела, захламляя землю вокруг него. Собрав остатки силы воли, он поднял голову, чтобы бросить вызов своему разрушителю взглядом, но прежде чем он смог это сделать, его глаза запали в глазницы, а нос и рот коллапсировали вскоре после этого. За считанные секунды его лицо полностью исчезло, оставив только костяную чашу, наполненную до краев извивающимися потомками Сенобита.
Позади Раговски раздался пронзительный вопль, и наконец покончив с ним, демон повернулся на шум, только для того, чтобы обнаружить, что занимаясь уничтожением Раговски, он пропустил единственную беременность Коттлав, достигшую полного срока. Однако, вопль исходил не от нее. Она была мертва, лежала, опрокинувшись на спину, и была разорвана пополам, убитая травмой, полученной при рождении младенца. Порождение, сотворенное в ней демоном, лежало в луже собственных зловонных флюидов, именно её вопли демон принял за крик Коттлав. Существо было женского пола и, на первый взгляд, вполне человеком.
Демон осмотрел склеп. Действительно масштабное зрелище: кусочки Полташа разметаны у двери; голова Хеядата и его изувеченная туша до сих пор слегка покачиваются, свешиваясь с Рыболовного Крючка; Лили Саффро, застывшее навсегда, ее тело истерзано временем, ее лицо — пугающее свидетельство эмпирической силы самого страха, ее жизнь востребована единственным Нечто, на чей призыв должна откликнуться каждая душа; и, наконец, Раговский, превращенный немногим больше, чем месиво костей и червей.
Черви, как неучтивые гости, которыми они и являлись, уже начали покидать его останки в поисках следующей трапезы. Первые из беглецов уже нашли кусочки Хейадата в одной стороне и полуискромсанный труп Элизабет Коттлав — в другой.
Сенобит встал на колени меж окровавленных ног Коттлав и выбрал одно из лезвий на своем поясе. Взяв одной рукой пурпурный комок пуповины ребенка, он перерезал его и завязал узлом. Затем он нашел блузку ее матери, милостиво незапятнанную, и завернул в нее ребенка. Даже перепеленатая, она продолжала кричать, словно рассерженная птица. Демон рассматривал ее с любопытством, полностью лишенным всякого беспокойства.
— Ты голодна, — произнес он.
Сенобит встал и, удерживая один конец шелкового пеленания, отпустил ребенка, позволив ему развернуться высоко над трупом матери. Младенец начал падать, но, глубоко погрузив ручки в блузку, повис на ней и уставился в глаза своего опекуна, издавая при этом шипение рептилии.
— Пей, — приказал он.
Он встряхнул ткань, за
