Карина Шаинян - Долгий путь на Бимини

– Игуана! – спохватилась она.

– Может, оставим? – Карререс с сомнением посмотрел на ящерицу. – Не нравится мне она…

– Но мне очень хочется взять ее с собой, – смущенно возразила Элли. – В конце концов, зачем-то Герберт принес ее сюда? – торжествующе добавила она.

– Это серьезный аргумент, – ухмыльнулся Карререс, и Элли поспешно подхватила маленькую клетку-переноску, которую с готовностью протянул ей бокор. Задремавшая было ящерица приоткрыла один глаз и зашипела. Элли посмотрела на нее со смесью испуга и отвращения, – Карререс уже обрадовался, решив, что она сейчас передумает, но Элли только решительно сжала губы и покрепче сжала ручку клетки. Решив, что ничего интересного не происходит, ящерица снова погрузилась в нирвану. Карререс и Ван Вогт торжественно пожали друг другу руки.

– Ах да, – спохватился на пороге Карререс. – Спасибо за поезд.

Ван Вогт лишь хитро улыбнулся в ответ.

Захлопнув дверь, Ван Вогт немного постоял, прислонившись к косяку и мечтательно улыбаясь. Потом, шаркая, прошел на кухню, взял со стола фонарик и потянул за медное кольцо в полу. Из открывшегося темного проема дохнуло холодом. Ван Вогт, зажав фонарик в руках и осторожно хватаясь за ступеньки, спустился в подвал. От липкого каменного пола разило, и Ван Вогт невольно поморщился. Шепча что-то, он зажег свечи, расставленные по кругу, вытащил из клетки в углу небольшого цыпленка и взял с полки каменный, очень грязный нож.

Примерно в это же время кусты у забора раздвинулись, и сквозь щель в ограде проскользнула маленькая щуплая фигура. Лицо человека было завязано несвежим клетчатым платком, оставляя открытыми лишь глаза, большие и яркие, как леденцы. Человек, колеблясь, смотрел то вслед Элли и Каррересу, то на бродящих по двору кур, будто не в силах выбрать. Наконец, убедившись, что доктор и его подруга идут неторопливо и скрыться им пока негде, он присел на корточки, горящими от любопытства глазами наблюдая за лениво роющейся в пыли птицей.

Маленькая, черная с металлическим отливом курица забрела на клумбу с табаком и настурцией. Озабоченно квохча, она присела среди цветов, подергивая хвостом. Когда курица, продолжая взволнованно кудахтать, встала, на земле осталось зеленоватое, в коричневую крапинку яйцо.

– Ух ты! – сказал человек в маске.

Воровато покосившись на окно, он скользнул к клумбе, схватил яйцо и сунул в карман. С сожалением посмотрел на кур, выбрался на дорогу и, пригибаясь и ловко прячась в высоком бурьяне, принялся догонять путников.

Цыпленок в руках Ван Вогта забил крыльями, и по подвалу, как вздох, прокатился легкий ветер.

– Дедушка? – окликнул Ван Вогт и склонил голову, прислушиваясь. Цыпленок затих, повиснув вниз головой и затянув глаза сизой пленкой. – Дедушка! – повторил Ван Вогт и заулыбался, когда пламя свечей ритмично задрожало.

– Я сделал, как ты говорил, – сказал он. – Барон с девчонкой идут. Ящерица с ними. У нас ведь все получится, правда? И знаешь, мне кажется, он не станет нам мешать. Он уже привык. Как только он поймет, что надежда мешает стать ему богом, он просто отойдет в сторону и даст завершиться начатому.

По подвалу снова пронесся вздох, послышался тихий, довольный смех. Ван Вогту показалось, что его обдало горячим запахом жареной селедки и апельсиновых корок, рассыпанных по крышам кофейных зерен и морской воды. Ван Вогт задул свечи и с парализованным от страха цыпленком в руке вернулся на кухню. Засунув полуживую птицу в раковину, он вошел в комнату и присел за стол, задумчиво подбрасывая на ладони мешочек с гадальными ракушками. Лицо у него было виноватое и слегка испуганное – он еще ни разу не пытался обманывать души предков. Но если дед пытается перехитрить самого Самеди – то почему бы внуку не слукавить слегка перед дедом?

Из-за двери донеслось суматошное хлопанье крыльев. Ван Вогт, спохватившись, схватил предназначенный для игуаны нож, вскочил и бросился на кухню.

В конце концов, я сделал почти все, что надо, думал Ван Вогт, разделывая цыпленка и переворачивая шипящие на сковородке куски курятины.

Глава 30

Герберт едва продрал глаза. Судя по солнечным лучам, плясавшим по стене, дело шло к полудню. В ужасе схватив часы, Герберт окончательно убедился, что безнадежно проспал. Он пулей выскочил из кровати, рванул на кухню и застыл, наткнувшись взглядом на оплывшие свечи. Одна из них была тонким слоем размазана по стенке подсвечника. Жуткое видение Гая, хлещущего расплавленный парафин, возникло перед глазами; за ним мутной волной нахлынули остальные картины прошлого вечера. Герберт, поджав губы, осел на стул и бессмысленно колупнул пальцем скатерть.

Неудивительно, что он проспал! Герберт вспомнил, как долго лежал в кровати, вздрагивая от каждого шороха, не в силах заснуть, – и наконец, подкрепившись каплей виски, набрал номер Элли. Не то чтобы из беспокойства – просто восстановить равновесие. Во произошедшем была какая-то пугающая, парализующая неправильность, из-за которой мир казался непредсказуемым и абсурдным, как во сне. Разговор с Элли должен был вернуть все на свои места, перечеркнуть бредовый вечер, будто его и не было, – но вместо этого Герберт нарвался на Клауса.

Он надрался после того, как положил трубку. Голова кружилась от виски – и это было хорошо; во всяком случае, лучше, чем когда она кружится от бесконечного падения в кроличью нору. Жаль, что спьяну не сообразил навести порядок: не осталось бы следов – и, глядишь, можно было бы считать случившееся сном, а там, может, само бы все наладилось… Герберт тяжко вздохнул и сморщился от запаха перегара.

Первым делом он позвонил на фабрику, сказался больным и почти не соврал. В аптеке никто не отозвался, а вот в музее ответили тот час же. Удивляясь деловитому шуму на заднем плане, Герберт попросил незнакомый мужской голос позвать к телефону Гая; в ответ мужчина принялся выспрашивать, кто ему звонит, так напористо, что Герберт испуганно бросил трубку. Поколебавшись, он позвонил Гаю домой; никто, конечно, трубку не поднял.

В полном расстройстве Герберт вышел из дома. В знакомом кафе, где успокаивающе-привычно пахло жареной картошкой, ему принесли завтрак и утреннюю газету. Прочитав ее, Герберт окончательно впал в недоумение. Первую полосу занимал репортаж об ограблении музея. Корреспондент в полном восторге расписывал разгромленные витрины, лужу крови посреди зала и обморок обнаружившей все это уборщицы. Предполагали, что кровь принадлежит смотрителю, которого никто не видел со вчерашнего дня («Я видел», – подумал Герберт и содрогнулся). Первичный осмотр показал, что пропал экспонат, доставленный только вчера: сосуд, предположительно содержащий препарат из лаборатории Доктора Анхельо…