Домой приведет тебя дьявол - Габино Иглесиас
Вернулся Хуанка, сел рядом со мной. Я хотел думать о чем-нибудь другом. Ко мне вернулись звуки, доносившиеся до нас из кузова пикапа в туннеле.
– Я хочу знать, почему, пока мы говорим, в кузове пикапа лежит выпотрошенный труп. Что мы собираемся с ним делать?
– Podemos hablar de eso luego, Mario, pero ahora necesito hablarte de otra cosa, – сказал Хуанка. – Yo sе́ que estás solo y te sientes como la mierda, pero todo hombre debe tener el derecho a decider si vive o muere si no ha hecho nada que amerite la muerte[279].
Он говорил быстро, его глаза впились в мои зрачки. Я понятия не имел, что у него на уме. Он глубоко вздохнул, его глаза по-прежнему не отрывались от моих.
– Brian me dijo que te va a meter una bala en la cabeza mañana por la noche despuе́s de que terminemos el trabajo[280].
Его голос плясал у меня в голове – в нем слышалось и обещание смерти, и дух выпотрошенной дружбы, и жало предательства.
– Ты правда думаешь, что Брайан хочет меня убить? Мне кажется, он сейчас скорее выстрелит в голову себе. Прекрати эти интеллектуальные игры, чувак, нам нужно сосредоточиться на завтрашнем дне. – При нормальных обстоятельствах я бы подобрал более сильные слова, но я никак не мог избавиться от тех сцен, что видел в течение дня. Хуанка был начисто больной мозготрах. И в его играх я не хотел участвовать.
Хуанка посмотрел на дверь ванной, потом снова на меня и рассмеялся.
– El hijo de la chingada[281] может даже попытаться убить и меня. Люди сходят, на хер, с ума, когда деньги лежат на столе, ты меня понимаешь.
Он провел руками по бедрам и вздохнул.
– Así es todo en la vida[282].
Он встал, принялся рыться в кладовке. Я сидел молча, мои мысли метались со скоростью света. Мне хотелось свернуться на диване и исчезнуть, вернуться назад во времени, сидеть в Хьюстоне перед дышащим на ладан диваном, из-под которого выбегали крысы, чтобы тут же в него вернуться, – и кидать камни в крыс. Я откинулся на спинку. Почувствовал пистолет у себя на спине. Его массивная форма служила утешением, посланием, предупреждением – она была крохотной рукой моего ангелочка, говорившей мне: поживи еще немного.
Хуанка вернулся с простынями и двумя подушками, бросил их на диван рядом со мной.
– Разберетесь с этим потом. Esunsofá cama. Si lo abren caben los dos[283].
Хуанка достал телефон из кармана и вышел.
Вода из душа продолжала бежать. Я посмотрел на свой телефон, разблокировал его. Не думая, нажал значок галереи. Принялся прокручивать содержимое – один толчок большим пальцем, второй, третий, четвертый. Наконец я остановился.
Здесь было много голубизны. Великолепное дерево, режущее глаза своей безмолвной зеленью на фоне голубого безоблачного неба. Рядом с этой фотографией была другая – водный простор, из которого торчит маленькая головка. Я прикоснулся к этой фотографии, и лицо Аниты заполнило экран. Она играла в озере, на которое мы возили ее за несколько месяцев до начала ее болезни. Несколько часов мы провели, собирая на берегу раковины. Каждый раз находя две еще не распавшиеся створки, она вытягивала руки с находкой вверх и говорила, что нашла озерную бабочку.
Я увеличил пальцами фотографию. Ее улыбка осталась, искреннее прекрасное существо, не затронутое уродствами мира. И снова я пережил все, что с нами случилось. Мои глаза наполнились слезами. Мир стал расплывчатым. Я моргнул. Слезы потекли по моему лицу. Моя грудная клетка вздыбилась раз, два – животное, попавшее в ловушку. Я положил телефон и закрыл ладонями лицо. Слезы не остановились. Легкие отказывались функционировать должным образом. Я искал ярости. Ярость давала отдохновение. Я не смог ее найти. Я хотел держать на руках мою детку. Я хотел целовать мою жену. Я хотел смеяться над чем-нибудь, над чем угодно. Я хотел вернуть все, что потерял.
Вернулся Хуанка. Я опустил голову и попытался взять под контроль дыхание. Через секунду я почувствовал его руку на моем плече.
– Mira[284].
Я не мог заставить себя поднять глаза. Он убрал руку, но часть ее тепла осталась, как мягкое дыхание ленивого призрака.
Я отер лицо руками.
– Ванная свободна.
Хуанка кивнул на Брайана, который вытирал голову полотенцем.
– Душ вернул меня к жизни, приятель. Я чувствую себя чуток лучше. У тебя есть овсянка или что-то в этом роде?
– На кухне, – ответил Хуанка. – Овсянка на верхней полке холодильника. Там есть молоко, если хочешь. Дверь рядом с холодильником – кладовка. Бери что хочешь, только перестань жаловаться.
– Договорились.
– Ну, ты идешь в душ или пропускаешь меня вперед?
Я хотел вымыть лицо, высморкаться. Я хотел сделать что-нибудь, двигаться, не видеть Хуанку и Брайана. Я хотел немного побыть один.
– Да, я иду. А потом помогу Брайану раздвинуть диван, и мы попытаемся уснуть.
Я взял полотенце, потом рюкзачок. Прогулка до ванной была короткой, но я чувствовал себя так, будто ухожу от всего мира.
Я включил воду, снял джинсы. Они были грязными после туннелей. От них исходил земляной запах, напоминавший мне о том, где мы побывали и что видели, напоминавший мне о том, где мы вскоре будем. Я закатал брючины и сел на унитаз. Тысяча совместных с Мелисой душей. Некоторые такие прекрасные. Сексуальные контакты с налетом юмора, потому что ей нравилось, как в кино, секс в ванной всегда выглядит великолепно, но ничего такого в реальной жизни не происходит. В другой раз совместный душ мог быть заряжен эмоционально и сопровождался слезами. Если Анита вдруг засыпала, что случалось довольно редко, мы, бывало, клали ее на нашу кровать и принимали наш непристойный душ с открытой дверью. Каждое воспоминание было лучше всего, что меня окружало сегодня, даже если вспоминались споры и обвинения, если разговоры шли о деньгах и я получал по полной за неспособность найти работу получше, будучи билингвом и неглупым парнем. Душ с Мелисой – я был готов на все, чтобы только вернуть его, и двести тысяч долларов будут достаточной суммой, чтобы дать нам стартовый толчок. С такими деньгами мы могли провести некоторое время в нашем новом доме и работать над тем, чтобы полюбить
