Комната с призраками - Монтегю Родс Джеймс
15 ноября. И снова мне приходится писать о том, чего я не понимаю. Меня стали тревожить и во сне. Ничего определенного я не видел, но меня преследовало крайне яркое впечатление, будто мокрые губы очень быстро и возбужденно что-то шепчут мне в ухо. Потом я, кажется, заснул, но вдруг проснулся оттого, что кто-то положил мне на плечо руку. К моему ужасу, я обнаружил, что стою наверху лестницы. Сквозь большое окно светила яркая луна, и я увидел, что то ли на второй, то ли на третьей ступеньке сидит огромная кошка. Я не стал ничего предпринимать. Снова забрался в кровать, сам не знаю как. Да тяжелое бремя я несу. (Дальше следуют две зачеркнутые строки! Я разобрал только что-то вроде «сделать как лучше».)
Вскоре из-за этих странностей архидьякон начал терять свою решимость. Чересчур болезненные и полные страданий восклицания и мольбы, которые впервые появились в декабре и январе и впоследствии участились, я опускаю. Все это время, однако, он упорно цепляется за свою работу. Почему он не сослался на нездоровье и не уехал в Бат или Брайтон, мне непонятно; возможно, ему бы это вряд ли помогло, а если бы он признался самому себе, что все эти раздражающие факторы довлеют над ним, он бы не выдержал, что, по всей видимости, и сознавал.
Он пытался справиться с трудностями, приглашая к себе гостей. Что из этого вышло, видно из следующих выдержек:
7 января. Я уговорил кузена Аллена пожить несколько дней у меня, он занял соседнюю комнату.
8 января. Ночь прошла спокойно. Аллен спал хорошо, только жаловался на ветер. Со мной происходило все то же: шепот и шепот – и что он хочет мне сказать?
9 января. Аллен считает, что в доме слишком шумно. Еще он считает, что кошка у меня являет собой большой и прекрасный экземпляр, только она чересчур дикая.
10 января. Мы с Алленом сидели до одиннадцати в библиотеке. Он дважды выходил посмотреть, чем занимаются в холле горничные. Вернувшись во второй раз, он сообщил, что видел, как одна из них проходила через дверь в конце коридора, и заявил, что, будь здесь его жена, она бы быстро приучила их к порядку. Я спросил его, какого цвета было платье на горничной; он ответил, что серое или белое. Думаю, что так оно и было.
11 января. Аллен сегодня уехал. Я должен держать себя в руках.
Последние слова «Я должен держать себя в руках» появляются в дневнике все чаще и чаще и по определенным дням, иногда это единственное, что он пишет. В таких случаях они написаны очень большими буквами и прямо-таки вцарапаны в бумагу, отчего перо, наверное, сломалось.
Совершенно очевидно, что друзья архидьякона не замечали ничего странного в его поведении, что свидетельствует о его отваге и непреклонности. Других сведений о последних днях его жизни, помимо тех, что я привел, в дневнике нет. А о том, как он умер, поведает отшлифованный язык некролога:
Утро 26 февраля было холодным и ветреным. Совсем рано слуги случайно зашли в парадный холл резиденции, занимаемой назабвенным архидьяконом. И каковым же был их ужас, когда они увидели, что их любимый и почитаемый хозяин лежит у подножия главной лестницы в позе, которая вызвала самый страшные подозрения. Были сделаны попытки оказать помощь, и всех постигло оцепенение, когда выяснилось, что он подвергся жестокому и убийственному нападению. Позвоночник был сломан и нескольких местах. Но такое могло случиться в результате падения – оказалось, что ковер на лестнице соскочил с одной ступеньки. Но помимо этого, глаза, нос и рот были покрыты ранами, словно от когтей какого-то дикого животного, о чем страшно писать, и черты лица его неузнаваемы. Нет надобности добавлять, что искра жизни полностью отсутствовала, а если бы и тлела, то, согласно уважаемым медицинским авторитетам, погасла бы всего через несколько часов. Похоже, что автор или авторы столь таинственной ярости так и останутся неизвестными. И любые предположения, таким образом, также не привели ни к какому разрешению столь печальной проблемы, вызванной этой кошмарной трагедией.
Журналист продолжает рассуждать о вероятности того, что данное событие могло произойти под влиянием произведений мистера Шелли, лорда Байрона и мсье Вольтера, и выражает надежду – правда, непонятно почему, – что сей случай, возможно, «послужит примером для подрастающего поколения». Эту часть некролога приводить целиком не обязательно.
Я уже дал вам понять, что в смерти доктора Пултни повинен доктор Хэйнс. Но каковой является связь между гибелью архидьякона и статуэткой смерти на его сиденьи – остается загадкой. Заключить, что она была вырезана из древесины «Дуба-виселицы», нетрудно, но почему именно она послужила орудием мести, понять невозможно.
Тем не менее я нанес визит в Барчестер с целью выяснить, остались ли в целости какие-либо предметы из этого таинственного дерева. Один каноник представил меня директору местного музея, который, как сообщил мне мой знакомый, является единственным, кто в состоянии дать хоть какое-нибудь необходимое для меня объяснение. Я привел этому джентльмену описание искомых фигурок и поинтересовался, сохранилась ли хоть какая-нибудь из них. Он показал мне ручки сиденья декана Уэста и несколько других частей кафедры. Они, как он сказал, остались от прежнего владельца, у которого имелась и фигура… возможно, та самая, о которой я и спрашивал. По его словам, фигура представляла собой нечто странное.
– Человек, у которого она была, рассказал мне, что подобрал ее во дворе дровяного склада, когда искал уцелевшие вещи. Он забрал ее домой для детишек. По дороге к дому он вертел ее в руках, она раскололась пополам, и из нее выскочила бумажка. Он поднял ее и заметил, что на ней что-то написано, положил в карман, а потом засунул в вазу на своем камине. Недавно я был у него и перевернул вазу, чтобы посмотреть, есть ли на ней какие-нибудь знаки. И бумажка выпала прямо мне в руку. Я протянул ее этому человеку, тут он мне все и рассказал и разрешил оставить бумажку себе. Она была смята и порвана, поэтому наклеил ее на карточку. Вот она.
