Максим Кабир - Неадекват (сборник)

– Кое-что запретное, – добавляю я, хотя Пашок и так понимает, о чем пойдет речь. – Кое-что сильное, чтобы забыться…

– Ты знаешь, что могу, братюня, – так же сдержанно отвечает он. Оглядывается, убеждаясь, что поблизости никого из посторонних. – Но еще ты знаешь, нах, что за это нас по головке не погладят…

– Знаю, – признаю я, выдерживая его взгляд. – Попрошу один раз. Больше никогда. Просто сил нет.

Комментирует, примеряя одну из своих самых паскудных улыбок:

– Я видал таких, как ты. Сам когда клей нюхал, зарекался не раз. И когда с винтовыми связался. Да только итог всегда один, нах – разовой партией ты не ограничишься. – Его язык снова вылизывает зубы, перемещается слева направо, будто под губу забрался крохотный зверек или во рту химика поселилось здоровенное насекомое, ищущее выход. – И пусть мы живем не в самом простом месте, подставлять зад члену Эдика у меня нет никакого интереса.

– Один раз, – повторяю я, вкладывая в слова всю твердость и убежденность, какие только смог накопить за последние дни. – Я не подгон вымаливаю, не подумай. Что хочешь взамен? Мою электронику? Новую куртку? Плеер?

Тот усмехается. Мы опасливо опускаем раму, прислоняем ее к стене. До следующего посетителя. До следующего визита Константина в подвал, когда опустеет еще одна кровать. Стекла жалобно дребезжат – кроме нашего дыхания, это единственный звук, наполняющий двор. Беда чернильным облаком небесной каракатицы разливается в воздухе, но никто этого не замечает.

Шепчу:

– Я отдам тебе все сбережения.

Шепчу:

– Там немало. Сам знаешь, что мне хорошо платят за уроки с мальчишкой.

Его глаза вспыхивают. По эту сторону красного кирпичного забора деньги значат далеко не так много, как снаружи. Но звериный мозг наркоши все равно хватается за приманку, и я продолжаю аккуратно давить.

– Это почти тридцать штук. Купишь, наконец, нормальную приставку. «Иксбокс» вроде новый вышел… Читалку. Игры. Да хоть велотренажер. Или шмотки. Халат, например, как у меня. А видел рекламу свежей линейки адидасовских кроссовок?

Он задумчив. Сосредоточен. Прекрасно понимает, что предложенная игра может выйти боком нам обоим. Но перспектива купить что-то дорогое, даже находясь в тюрьме, его определенно привлекает. Черт, да сегодня можно почти что угодно купить, не пересекая порога собственной квартиры…

Почти слышу, как скрежещут мысли тощего, как крутятся мозговые шестеренки. Он насторожен и пытается подсчитать риски. Думает о возможном наказании, если я заверну ласты от осознанного передоза, а Эдик вычислит происхождение дури.

Пашок щурится и суетливо почесывает щеку – жест старый, забытый, но намертво въевшийся в сознание. Неуверенно пожимает плечами, но я вижу – сдался. Иногда привычные механизмы, исподволь управляющие нашей жизнью, неизменны даже на границе возможной скорой смерти. Особенно для таких, как мой собеседник.

– Я все продумал. Никто не заметит, – протягиваю ему сигарету, и мы окружаем себя облаками дыма. – Если попадусь, не сдам.

– Кое-что понадобится, в курсе, нах? – чуть увереннее, будто дым способен прятать слова.

Киваю.

– Осталось немного пароксетина – сущая правда, чистое везение. Причем я совсем не собирался использовать попытку самоубийства для выманивания антидепрессанта из главной домашней аптечки. – Упаковка коделака, еще старого, настоящего… Спички, спирт, перекись водорода. Бутылка «Мистера Мускула» и полбутылки «Тирета». Йод, сироп от кашля. Пищевая фольга. Бензин и немного соляной кислоты. С колбами проблема, но банки имеются. Газовая горелка. Сухое горючее.

Глаза Пашка уважительно округляются. Спрашиваю:

– Сможешь из этого что-то замутить? Что-то забойное, но быстрое?

– Попробую, нах… – отвечает он. На этот раз я слышу, как в голове парнишки начинает шелестеть страницами поварская книга с рецептами доморощенных химиков. – Тебе напомнить еще раз, как крепко ты рискуешь?

– Не нужно, – заставляю себя понимающе и устало улыбнуться. – Оно того стоит, я уверен.

Затем неторопливо, в деталях объясняю, где именно в доме, сарае, гараже или подсобках хранятся те или иные припасы. Разложенные, разлитые и рассортированные так, чтобы самый пытливый ум не распознал в них набор, из которого можно изготовить наркотик. Впрочем, ужас домашней кулинарии как раз заключается в том, что дурман варится из самых обыденных, привычных и безобидных с виду продуктов…

– Отчаянный ты парень, братюня, – подытоживает Пашок, затягиваясь сигаретой.

Если бы он был прав. О, только бы он оказался прав…

– Сделай чисто и забористо, – добавляю я.

Он кивает с окончательным пониманием и тоской. Но иначе в нашей бывшей среде обитания – галактике свободолюбивых саморазрушающихся уродов – и не принято.

– Золотую дозу захотел. Значит, снова уйти попробуешь, – не спрашивает, а констатирует Пашок. – В последний раз спрошу – уверен? Ты же, нах, в семье теперь, чего метаться?..

– Санжар тоже был в семье, – тихо отвечаю я. Но торчок смотрит на меня с откровенным удивлением. Будто я назвал имя человека, знакомого только смутно. Меняю тему. – Значит, договорились?

– Договорились, братюня.

И с горькой усмешкой набрасывает бесплатный совет:

– Если созреешь до золотого, забирайся в «Ягуар» Алисы. Всегда мечтал, что если мне хватит храбрости, я сделаю это именно там.

Он уходит в подвал.

Слышу, как по дороге встречает Андрея и беззлобно ругается на того, объясняя, что для перевозки компоста мы используем другую, уже перепачканную тачку. Покер оправдывается, обещает отмыть из шланга. Хочет отшутиться старым анекдотом про прапорщика, тачку и дерьмо.

Новенький здесь почти неделю, но за это время не предпринял ни единой попытки отпроситься за территорию. Насколько мне заметно, Эдика такая ситуация устраивает вполне – чем больше времени очередной поденщик проведет внутри, тем проще будет убедить его в нереальности существования всего остального мира…

Выхожу из-за сарая, пряча окурок в карман, чтобы не мусорить на идеальных лужайках. Зеленых, нестерпимо ярких, будто в мае, когда трава пробивается сквозь серый лежалый снег, как доказательство того, что перерождение побеждает смерть. Как бездушные угловатые цифры электронного будильника, управляющего твоей жизнью – встать-лечь-встать.