Евгений Акуленко - Ротмистр

— Теперь, — Птах говорит, — станем мед давить. Понесли они ларь в избу, там прохладнее и пчела мешать не станет. В сенях у деда винтовой пресс. Кладешь в такой срезанную соту и начинаешь винт закручивать. Потек медок золотой, душистый, знай — кринки подставляй. Жмых дед в мешок отбрасывает. Перетопит его потом и продаст хоть в церкву на свечи, хоть купцам снесет. Как закончили, раздул Птах бокатый самовар, да чай сели пить. Эх! Навернул

Федюня медку с калачом, аж треск за ушами стоял. Любит Федюня в гостях бывать, а у деда в особенности. Живет Птах небогато, но чисто у него в хате, прибрано. И угоститься чем всегда имеется. Разомлел Федюня от душистого чая да от сытости, осоловел. Закемарил маленько, руками щеки подперев. А когда проснулся, уж и стемнело за окном. Засобирался Федюня до дому. Да пустым не отпустил его дед, медку присовокупил горшок. Матери кланяться велел. Той ночью увидал Федюня странный сон, будто спит он, а закрытыми глазами, стало быть, сквозь веки, какие-то рисунки разглядывает. Больно хитрые те рисунки, все больше непонятные письмена да схемы на них. Мельчайшие подробности видит Федюня, а смысла разгадать не может. Cтал такой сон каждым разом повторяться. Уже и днем неведомые знаки перед глазами стоят. Задумается себе

Федюня о чем-то, а рука уж сама что-то палочкой на земле выводит. Застал раз его за этим занятием дьяк. Скрутил ухо, ногами Федюнины каракули зашаркал, да велел с матерью на отчитку прийти, чтобы, значит, бесовы письмена отвадить. Потер Федюня распухшее ухо, плюнул зло и сложил в спину дьяку две дули: видал, мол, дядя, как ежики моргают? Да с той поры уже посторонних глаз таился, никому свои рисунки не показывал.

За окном мелькали телеграфные столбы, тянулись волной провода, провисая от края к середине. Дергал сухие былки злой февральский ветер, мел поземку. Снежное крошево, сыплющееся с покатой крыши вагона, смешивалось с дымным хвостом паровоза, застилало обзор. В салоне первого класса было тепло. Расторопный проводник, накинув поверх форменного кителя фартук, натапливал печку, изо всех сил стараясь угодить господам. Господа путешествовали с комфортом, вдвоем занимали полвагона. Только что изволив отобедать, раскинулись на мягких диванах, листали газеты. Вортош дымил в потолок сигарой и изредка подливал из графинчика французского коньяку, который смаковал глоточками, со знанием дела. Ревин прихлебывал крепкий чай с лимоном Вот уже минуло полгода, как Ревин состоял на службе у Ливнева, а все не мог привыкнуть к излишней подчас роскоши. Если случались служебные поездки, то непременно высшим классом. Проживание — в лучших гостиницах, при полном пансионе. Все за казенный счет, да еще безотчетных командировочных сто рублей в день. Хочешь — трать, хочешь — в карман клади. По щелчку пальцев начальники всех рангов и мастей становились на цыпочки и выражали готовность не то что оказать всевозможнейшее содействие, а буквально облобызать с ног до головы. В общем, не служба — малина! В Петербурге Ревин имел съемную квартиру, но наезжал туда крайне редко, предпочитая все время проводить в закрытом от посторонних глаз загородном особняке. Впрочем, так поступали все. Обычно, день начинался с плановых занятий. Бывающие наездами инструкторы проводили тренировки по стрельбе и владению холодным оружием. Седой японец обучал борьбе джиу-джитсу. Господин из Третьего Отделения раскрывал секреты сыска, рассказывал, как осуществлять слежку, оставаясь незамеченным, и как от слежки уходить. Читали общенаучные лекции профессора из Географического общества.

Собственно, на этом регламентные мероприятия заканчивались и каждый оказывался предоставленным самому себе. Часы не делились на служебные и личные, но на практике все время занимала работа. Кто-то тяготел к лабораторным изысканиям, кто-то затворничал в мастерской, Ревин же сутками просиживал в библиотеке. Это, правда, не означало, что в один момент он не мог бросить все и укатить, скажем,

в театр или ресторацию, предварительно, конечно, спросив соизволения Ливнева. Но Матвей Нилыч таким идеям не препятствовал, напротив, частенько составлял кампанию. Это была едва ли не единственная возможность потратить немалое жалование, потому что больше его тратить было не на что. В лице начальника своего Ревин находил интересного собеседника и просто приятного человека. Ливнев ему также благоволил и сверх меры покровительствовал. Более того, покровительство это распространялось и на Айву. Формально девушку в штат не зачислили, но на деле она пользовалась теми же благами, что и оперативные сотрудники. Айва разъезжала по различным поручениям, переводила с труды итальянского, а также сломя голову носилась по округе на своем любимом жеребце, перевезенным из Турции. Распугивая крестьян из окрестных деревень и случайных прохожих. Согласно секретной директиве всем полицейским префектурам строжайше предписывалось подробно сообщать обо всех необъяснимых случаях и явлениях, с указанием точного времени, места, и перечислением очевидцев произошедшего. Ранее, следуя типично русскому правилу: 'Кабы чего не вышло', ответственные чиновники старательно отмахивались от таких фактов. Теперь, предпочитали лишний раз, на всякий пожарный случай, отписать 'куда следует', руководствуясь все тем же правилом. И на службу Ливнева ливнем обрушился поток писем. Большинство из них отметалось сразу, как махровая несуразица, остальные же кропотливо заносились в картотеку, претерпевая различные градации. Во-первых, события сортировались по степени подверженности, где во внимание принималось наличие вещественных доказательств или число свидетелей, количеством более трех. По влиянию на человека события подразделялись на благодатные, нейтральные или опасные. Основное внимание уделялось благодатным и опасным, как представляющим потенциальную пользу или угрозу государству. По характеру проявления явлению присваивалась соответствующая литера: 'О' — означала огни или свечение, 'С' — встречу с неизвестным науке существом, 'А' — нахождение уникального предмета,

артефакта, 'Д' — проявление аномалий внутри жилищ, 'П' — воздействие на психику,

галлюцинации, мороки, 'И' — иное. Часто явления носили сразу несколько литер. И,

наконец, география неведомого находила отражение на огромной, во всю стену карте Российской Империи в виде разноцветных пронумерованных флажков. Со временем, разбросанные в беспорядке флажки сгустились в своеобразные зоны со вполне зримыми границами. И большинство таких зон, по неизвестной причине, приходилось на отдаленные труднодоступные области с низкой плотностью населения. Такая статистика позволяла организовывать адресные экспедиции наиболее интересных случаев. Однако до сих пор, не смотря на все старания команды, Ревину так не пришлось стать свидетелем чего-то неординарного. Ну, не считая, пожалуй, кровососущего Йохана, обнаружившего глубокие познания в медицине и по-совместительству служившего у Ливнева доктором. Хотя россказней разных Ревин теперь мог пересказать побольше любого сказочника. Ревин отложил газету. Везде писали одно и тоже, об ожидаемой со дня на день капитуляции Турции и скором взятии Константинополя. Война подходила к концу, а на Кавказском театре, можно сказать, уже завершилась с ноября, со взятия Каре. Недавно получил Ревин письмо от урядника Семидверного. По выписке из лазарета отправился Данилыч к себе на родину, на Волгу. В письме благодарил он за пенсию, что выхлопотал для него Ревин, да звал в гости. Вот уже пятые сутки тащились с Вортошем по железной дороге. Случай, что лег в основу этого путешествия, несколько отличался от десятков подобных. Началось все с того, что пропал без вести путейский чиновник. Заехал с инспекцией на крошечный полустанок и с тех пор его никто не видел. Ситуация, надо сказать, неприятная, но вполне себе обычная. Как это водится? Угостились, повздорили… Далее следуют варианты. Проходит время, чиновник не объявляется. На полустанок выезжают следователь с дознавателем. Передают проходящим поездом записку о прибытии на место… И пропадают. Где-то через месяц о происшествии докладывают генерал-губернатору. Тот рвет и мечет, потому что ситуация попахивает заговором, или еще чем похуже. А генерал-губернатору только заговоров не хватает в тьму в этой в таракани. Ему студенческих волнений предостаточно, ему недоброжелатели дышат в спину, дескать, пора бы уже вам, ваше высокопревосходительство, на пенсию, на покой. И государь последний раз как-то странно поглядывал, вроде как раздумывал на сей счет. Губернатор, не предавая дела огласке, посылает на полустанок офицера по особым поручениям с ротой солдат. Вскорости тот предстает пред ясны очи и рапортует, мол, заговорщиков в округе нет, разбойников нет, все спокойно в родном отечестве. Что касается пропавших. Ну, были такие, да. Путейский чиновник, по слухам, напился, пошел на охоту и сгинул, там болота кругом. А следователь с дознавателем, вроде как, отправились его искать и не вернулись, тоже, говорят, глаза заливши. Потому как обстановка в поселении тоскливая и к пьянству располагает. Генерал-губернатор рад-радешенек, офицеру — медаль, дело в архив. Проходит время и на полустанок с инспекцией приезжает второй путейский чиновник. И пропадает…