Наталия Кочелаева - Проклятие обреченных

– Если посмотришь как следует, то наверняка увидишь девушку, которой ты небезразличен. Она давно глядит на тебя…

– А как ее узнаю?

– Она поцелует тебя… Вот так.

Теплые губы приблизились, прижались, огромные глаза заслонили весь мир, и в ту же секунду вспыхнул ненужный ослепительный свет, и они отпрянули друг от друга, ошеломленно моргая.

– Вы чего это тут? – проворчал воздвигшийся на пороге Кличко. – Пляшут… Я думал, тут эта, баба белая. Ну, пляшите, пляшите…

Катя – а это была конечно же однокурсница Катя, большеглазая, всегда чуть отстраненная, надменная Сережина сокурсница, – фыркнула, проскочила мимо внушительной фигуры Кличко и опрометью кинулась вниз по лестнице, только как сухие листья, гонимые ветром, прошуршали подошвы легчайших туфелек ее, только белым мотыльком вспорхнул подол ее белого платья. А он хотел окликнуть, догнать, но не смог сойти с места, да к тому же в кармане у него назойливо завибрировал телефон. Звонила Ада, разумеется, звонила Ада! Она подарила ему эту навороченную и дорогую модель, вызвавшую интерес однокурсников и Нины Алексеевны, к счастью в телефонах не разбирающейся!

– Только не выключай его, цветочек. Никогда, – сказала она, преподнося свой сюрприз, и Сереже стало тошно от ее командного тона, от небрежного жеста, которым она потрепала его по щеке, от ее взгляда, в котором нежность мешалась пополам с насмешкой, словно он был пушистым зверьком, котенком, замурзавшим мордочку молоком. – Ты меня понял?

И он кивнул, почувствовав мимолетное отвращение к себе. Но телефон был такой навороченный, и Ада в тот день казалась ему особенно эффектной, и на вечеринке, куда они потом отправились, все глазели на них с завистью, сладко шумело в голове от коктейлей, вкрадчиво подмигивали вспышки фотокамер…

Правда была в словах так ловко разыгравшей его Кати – правда, которую он знал уже давно, но только сию секунду смог осознать и принять.

Ада, разумеется, требовала, чтобы он немедленно приехал к ней, хотя предыдущую ночь они тоже провели вместе.

– Я лежу в ванне, и мне скучно, – пожаловалась она. – Мы останемся сегодня дома, никуда не пойдем…

Сережа поморщился. Это было хуже всего, что можно себе вообразить – целый бесконечно длинный вечер и целая ночь наедине с Адой, скучающей, алчной, загадочно-угрюмой женщиной, которую он не любил, очарованность которой у него вдруг прошла, будто и не было. И он решил прибегнуть к обману. Будь его ложь чуть более сложной, Ада разгадала бы ее, но Сережа врал так по-детски!

– Прости, но я приехать не смогу. Моя родственница, ну, у которой я живу, вот она чувствует себя плохо, и мне… – Сережа сделал едва ощутимую, но нервную, перенятую его голосом у какого-то рваного танца паузу, ожидая немедленного и неизбежного разоблачения, – мне придется побыть с ней. Может, за лекарством нужно будет сбегать или врача вызвать…

– Конечно-конечно, – милостиво согласилась Ада. – Святое дело, дежурить у одра болезни. Мой дядя самых честных правил, и все такое. Родственников нужно любить и ценить, особенно тех, у кого есть квартира в Москве. Передавай своей несчастной старушке от меня пожелание скорейшего выздоровления. И не скучай, хорошо?

– Передам. Хорошо, – машинально ответил Сергей, усилием воли подавив желание запеть от радости. Прокатило! Она поверила! Она отпустила его, освободила, пусть не навсегда, пусть только на сегодняшний вечер, но он свободен, свободен!

А та, кого Ада столь опрометчиво назвала «несчастной старушкой», в это время отнюдь не покоилась на «одре болезни», а была вполне счастлива в обществе своего возлюбленного. Они как раз ехали ужинать, а после ужина…

– После ужина я улетаю, так что цигель-цигель, – объявил Леонид. – Ты, наверное, не хочешь со мной? А ты вообще была когда-нибудь в Англии?

– Я и во Франции не была, а в Испании тем более, – с готовностью откликнулась Нина. – Не говоря уж об Италии. Что там еще в Европе осталось, где я не была?

– Много чего. Но не плачь, Маруся, мы все наверстаем. Вот теперь бы и приступили…

– Лень, не начинай, – поморщилась Нина. – Я ж сказала, не могу. Все так внезапно…

– Привыкай, родная… В моей… в нашей с тобой жизни ритм вообще бешеный. Знаешь, как на реке? Люди ночью спят, и рыбы спят, и птицы, а вода – все равно движется куда-то… Что будешь пить?

– Апельсиновый сок.

– А покрепче?

– Пожалуй, воздержусь.

– Солидарен.

– Какой смешной официант!

– Что же в нем смешного?

– Фрак. Знаешь, я никогда не видела мужчину во фраке.

– А дирижеров?

– Что – дирижеров?

– Дирижеры всегда во фраке.

– Милый мой, я вижу, ты в последний раз был на музыке в четырнадцать лет?

– Слушай, а откуда ты знаешь?

– Мы же вместе были. С классом тогда ходили на «Князя Игоря».

– «О дайте, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупи-ить!»

– Блестяще. Не понимаю, почему ты не пошел в оперные певцы.

– Жажда наживы, моя дорогая, жажда наживы.

– Так вот, о дирижерах.

– Дирижеры зарабатывают того меньше.

– Я не об этом, стяжатель!

– Я – стяжатель? Ничего себе комплимент! Между прочим, я на днях отвалил громадные деньги на благотворительность!

– Знаем мы эту благотворительность! Все разворуют, Леня, все!

– Не разворуют, – уверил он ее, намазывая кусочек хлеба маслом. – Я проследил. Купил томографы трем московским клиникам. Так что там насчет дирижеров?

– Дирижеры сейчас вовсе не обязательно выступают во фраке. Я как-то была в опере, так дирижер вообще был в джинсах. Пиджак, а под ним – джинсы! Я разглядела!

– Старательно же ты глазела на его задницу!

– Ну… да. А что? Нельзя?

– Когда ты выйдешь за меня замуж, будет нельзя.

– Шортман, да ты, оказывается, деспот!

– Ты меня еще не знаешь. Я хищник. Я хочу мяса. Ты будешь есть мясо?

– Я буду рыбу. И десерт. Вот этот, персиковый.

– А я мясо. Дайте мне мяса, большой кусок мяса с кровью. И чтобы крови было много.

– Дайте ему мясо отдельно, донора отдельно.

– Извините?

– Я пошутила.

Фрачник-официант вежливо посмеялся и ушел выполнять заказ.

– У меня создалось такое ощущение, что он смеялся из вежливости, но если бы мы настаивали, то донор был бы подан.

– Можешь в этом даже не сомневаться. Если бы мы настаивали, он отдал бы нам всю собственную кровь. За те деньги, что они тут получают…

– А что – много?

– Думаю, порядочно.

– А мне вот зарплату два года не прибавляли.

– Слушай, я давно хотел тебе сказать. Зачем тебе вообще работать?

– Здрас-сте, пожалуйста, как же мне не работать? А кормить меня кто будет, а за квартиру кто будет платить? И губную помаду я себе сегодня купила, тоже серьезный расход. Недешевая. Ажно целый полтинник стоит!