Виктория Борисова - Именины каменного сердца

– Ну что ты, Надюшенька, глупенькая моя! Стоит ли так переживать? Я ведь только с работы ухожу, жизнь на этом не кончается. Мы же не в рабство продались!

Он старался говорить уверенным, «победительным» тоном, но вспомнил свои видения – мрачные тюремные стены, непонятные механизмы и изнуренных рабов в офисных костюмах, из последних сил приводящих их в движение, – и внутренне содрогнулся. Пожалуй, античное рабство может отдыхать – там, по крайней мере, все было честно, и рабы не бежали наперегонки на невольничий рынок, чтобы побыстрее продать себя на конкурсной основе.

Марьяна упрямо покачала головой:

– Нет, Паша. Боюсь, что просто так – не получится.

Вот тебе и раз! Неужели «корпоративное сознание» проникло в плоть и кровь, стало частью их сути? Конечно, есть огромный долг за квартиру, и в качестве «вольного стрелка» ему такой вряд ли потянуть, но в конце концов… Да гори оно все синим пламенем! Раньше как-то перебивался – и теперь не пропадет.

– Но почему?

Она вздохнула – и принялась рассказывать обо всем, что узнала в последние дни. О Тане, о Гошке, об остальных, что упорно не отзываются, не отвечают на письма, и что происходит с ними – бог весть, о своей тревоге… Чем больше она говорила, тем тяжелее становилось у него на душе. Конечно, случайности бывают в жизни, но, когда их слишком много, это наводит на определенные мысли!

– Да уж… – только и смог вымолвить он, – похоже, здесь вход – рупь, выход – два!

– Да, Паша! – Марьяна кивнула. – Я не хотела тебе говорить, но… – Она не договорила – расплакалась.

Павел обнял ее и притянул к себе.

– Наденька, мы придумаем что-нибудь, придумаем непременно, и все будет хорошо! Ты мне веришь? Ну скажи – веришь? Все будет отлично, ты только не плачь, пожалуйста!

– Ага. Больше не буду! – Она решительно тряхнула головой, вытерла слезы и героически попыталась улыбнуться. – Поехали домой, ладно? Там уже, наверное, Найда заждалась.

– Поехали! – Он улыбнулся ей в ответ и повернул ключ в замке зажигания.

Глава 19

Павел проснулся в предрассветный час, когда ночь уже отступает понемногу, но и до восхода солнца еще далеко. Когда-то, еще в институте, он читал, что именно в это время – часа в четыре утра – совершается абсолютное большинство самоубийств… И сейчас от души пожалел тех несчастных, кто наложил на себя руки, не найдя сил дотянуть до рассвета.

За окном завывал ветер, мела метель и вороны тревожно каркали, будто перекрикиваясь между собой, переговариваясь на своем языке. Даже Найда, свернувшаяся клубочком на коврике у кровати, спала неспокойно – то рычала, то жалобно повизгивала, будто дралась с кем-то, нервно подергивала всеми четырьмя лапами… Неужели собаки тоже видят сны? Наверное, видят.

И для него тоже эта ночь выдалась нелегкой. Вечером они с Марьяной долго разговаривали и даже в постели еще шептались и успокаивали друг друга, а потом так и заснули, обнявшись, словно двое испуганных детей, которые пытаются согреться.

А приснилось такое, что просто в дрожь бросает! Даже сейчас Павел зябко поежился, как от озноба. До сих пор перед глазами стоит эта картина.

Он видел огромную паутину из серых нитей, простирающуюся в пустоте. Выглядела она совершенно так же, как и обыкновенная, но при многократном увеличении. Если посмотреть в микроскоп, то даже муха покажется монстром, а уж паук и вовсе выглядит как персонаж фильма ужасов, порожденный буйной фантазией художника… Только вместо мух в паутине запутались живые люди. Одни еще полны сил, от других остались только высохшие оболочки, кто-то уже смирился со своей участью, а кто-то бьется, пытаясь освободиться, но со стороны видно, что исход у всех один.

Зрелище было такое страшное, что Павел хотел было бежать прочь – и не смог. Миг – и липкая паутина опутала и его самого. Вот она сжимает все теснее и теснее, давит на грудь, не дает дышать… Еще немного – и больше не останется сил, каждый глоток воздуха – как последний. Он извивался, силясь освободиться, вырваться…

И проснулся.

Теперь он лежал в холодном поту, с бьющимся сердцем и безуспешно пытался хоть немного успокоиться и привести мысли в порядок. То, что рассказала Марьяна, не добавляло оптимизма. Он-то думал, что в его власти уйти или остаться, а получается, что и здесь не так все просто. Можно, конечно, успокаивать себя тем, что все это – только совпадения, и жить спокойно. Ну, или попытаться, по крайней мере.

Но некая часть его существа точно знала, что это только пустые отговорки и на самом деле офис, оформленный по последнему слову дизайнерской мысли, – это всего лишь декорация, приманка, рассчитанная на таких, как он. Глупых и жадных людишек, падких на внешний лоск, на разноцветные погремушки, украшенные наклейками, которыми можно хвастаться друг перед другом, словно малыши в песочнице…

А платить за это приходится – жизнью.

По всему выходило, что отступать ему некуда. Уволиться – значит обречь себя не только на полунищенское существование, это бы еще куда ни шло, но и ждать скорой смерти. Остаться – тоже никак невозможно. Превратиться в еще один винтик адской машины, предать себя – это ведь тоже смерть, только более замедленная, растянутая во времени.

В общем, куда ни кинь – все клин.

И потом, если даже каким-то чудом удастся выкрутиться самому, то как же Надя? Вдруг с ней что-нибудь случится? От одной этой мысли стало нехорошо. Странно даже – еще совсем недавно он думал только о себе, а теперь рядом доверчиво спит женщина, и потерять ее – все равно что свою душу… Как теперь быть, если любовь делает человека таким уязвимым?

Но и без нее – жизни нет.

К утру небо затянули плотные серые облака и снег посыпался крупными, пушистыми хлопьями. Павел с Марьяной сидели на кухне, допивая кофе. Они молчали, словно не решаясь заговорить о том, что тревожило и мучило обоих.

Пытаясь заполнить неловкую паузу, Павел включил телевизор. На экране мелькали картинки новостей из жизни большого города – где-то открылся новый универмаг, где-то строят целый квартал элитного жилья посреди вековой дубравы под протесты местных бабушек, где-то машины столкнулись… Привычный информационный шум, заполняющий пространство. Смотреть и слушать было совершенно неинтересно, Павел переключил канал – и в следующий миг сильно пожалел об этом.

Перед ними предстала фотография какого-то парня. В общем, ничего особенного, самое обыкновенное лицо, даже симпатичное. Но за кадром диктор вещал совершенно замогильным голосом:

«Ушел из дому и не вернулся гражданин Андреев Руслан Аркадьевич. Приметы пропавшего: на вид тридцать– тридцать пять лет, рост сто восемьдесят сантиметров, глаза карие, волосы темно-русые. Особая примета – слева на лбу маленький шрам. Всех, знающих местонахождение пропавшего, просим позвонить по телефону…»