Ольга Михайлова - Гибельнве боги

— Может тебе лучше пойти домой? Ты явно не в себе.

— Вообразил себя вершителем судеб, да? — тот Рокальмуто по-прежнему был крикливым и надрывным.

Джустиниани почувствовал, что начинает уставать от разговора и визитера. Он мрачно оглядел Рафаэлло, ощущая, как закипает в груди злость. Никем он себя не воображал и больше всего хотел, чтобы вся эта чертовщина с прислужниками дьявола исчезла с глаз долой. Дерзость Рокальмуто раздражала его. Он снова зло уставился в зрачки кокаиниста, и неожиданно на дне глаз заметил испуг. Теперь он сам задумался.

Этот человек прошел все ступени бесовских искушений, стало быть, он мог помочь ему понять суть этих дьявольских искусов. И, не отрывая глаз, он смотрел на бывшего одноклассника. Как это начинается, откуда берется искушение, понимает ли искушаемый, что происходит?

В глазах его снова помутилось, он ощутил нечто невообразимое: его втянуло в душу Рокальмуто.

…Рафаэлло давно приметил этого человека. Друг его отца, он появлялся в доме постоянно. Сидел у камина, курил, болтал с отцом. Когда Рафаэлло появлялся в гостиной, он окидывал его темным, тягучим и зовущим взглядом, и мальчишка в свои шестнадцать пугался, чувствовал какую-то опасность, и в то же время его смутно влекло к этому человеку с полными и четко очерченными губами и тонким профилем. Отец говорил, что он — старинного рода, и Рафаэлло знал имя этого рода — Пинелло-Лючиани.

Когда Рафаэлло было двенадцать лет, мать каждое воскресенье водила его в церковь, где священник, близоруко щурясь на листы проповеди, вещал о грехах так, словно стоял у врат Рая и отбирал достойных вступить в него. Рафаэлло слушал, сжимаясь в ужасе и стараясь не вдыхать глубоко насыщенный ладаном воздух, потому что мысли его, и он понимал, это были греховными. По ночам он возбуждал себя, и это нравилось ему, но тут, в храме, возбуждение спадало, съеживалось, как сгорающая бумага.

Но этот мужчина в доме отца был другим. Он не осуждал его и сам его взгляд притягивал Рафаэлло. Мысли, словно маленькие иглы, впивались в мозг, причиняли боль и волновали. Бороться с собой было сложно, священник тоже говорил: «Слабую плоть искушает Диавол». Да, он уже понимал это. Встречаясь с ним в коридорах, мессир Андреа улыбался, все так же тягуче и томно, изредка наклонялся к нему и гладил — но не по голове, а по плечу, плавно опуская руку все ниже…

Друзья по колледжу бывали у проституток, туда же пару раз ходил и Рафаэлло, но взгляд Пинелло-Лючиани волновал его больше, и от одного этого взгляда все внутри сжималось в предвкушении… неведомо чего. Да, плоть слаба. И дьявол упорно подталкивал его к краю пропасти, расставлял западни и капканы.

…В ту ночь Пинелло-Лючиани остался ночевать у них в доме. Рокальмуто помнил, как после ужина мессир Андреа ушел к себе, окинув его напоследок все тем же тягучим взглядом, густым, вязким и сладким, как патока. Отец тоже ушел спать, а Рафаэлло долго сидел в своей спальне, потом с мыслью «Что я делаю?» медленно пошел на свет в конце коридора. Комната мессира была не заперта, и он переступил порог, облизывая пересохшие губы и ощущая в груди биение сердца. Когда дверь захлопнулась, Пинелло-Лючиани обернулся. Он сидел у камина с бокалом вина в руках, и при виде Рафаэлло сделал еще пару глотков и улыбнулся. Рафаэлло стоял, прижавшись спиной к двери, и все еще пытаясь понять, что же он творит и что делать дальше.

Дальше все развивались слишком быстро. Вот миг — и он уже был втянут в объятия этого человека, его теплые пальцы огладили его по спине. Рафаэлло и сказать ничего не успел, как Андреа резко, напористо и крепко приник к нему с поцелуем. Это было иначе, чем с девицами, Рафаэлло запомнил запах вина и дорогого одеколона. Тут ему стало страшно, словно он падал в бездну, темную и бездонную. Он не боялся этого человека, но словно раздвоился, тело содрогалось волнением, а разум отчаянно вопил: «Беги отсюда, беги же, спасайся!» Но губы его уже ответили на поцелуй, руки жадно скользнули по мускулистой спине, плоть взрывалась от напряжения. Мессир Андреа, опустив руку на его пах, усмехнулся. Рафаэлло было стыдно, он понял, поддался искушению. Он расслабился и сдался.

Голос внутри него умолк.

Мессир Андреа опустил его на колени, и перед глазами Рафаэлло оказалась обнаженная вздыбленная плоть. Это было унижением. Стоять на коленях на полу и лизать плоть незнакомому мужчине — это было ужасно и нестерпимо мерзостно. И это было блаженно. Рафаэлло подчинился, облизывая и наслаждаясь, потом по приказу Пинелло-Лючиани послушно облокотился о кресло. Он не думал, как все будет происходить, он вообще не предполагал, что все зайдет так далеко, а теперь было поздно отступать. Он вздрогнул, когда властная рука огладила его ягодицы, руки стянули его штаны, и коснулись мышц, почувствовал проникающий внутрь палец. Андреа ласкал его, ввинчивая палец все глубже, добавил еще один палец, и вот уже все пальцы свободно входили в растянутое отверстие, потом, приставив отвердевшую плоть к входу, Андреа надавил. Рафаэлло тихо взвыл. Это было больно. Мессир замер, поглаживая его по спине, боль постепенно ушла, Андреа начал двигаться, сначала медленно, входя на всю длину, касаясь его горячей влажной кожей паха, а потом все быстрее и размашистее, сводя с ума.

Когда Рафаэлло застонал от наслаждения, тут же пришло осознание того, что произошло. Он ощутил горячие ладони, влажно скользящие по коже, чувствовал мужчину в себе, и понял, что это было большой ошибкой, огромным просчетом. Потому что такого наслаждения он не испытывал никогда.

— Выпусти, — прохрипел он севшим голосом, казалось, прося кого-то иного, черного и страшного, кто словно стоял за мессиром, но молил напрасно.

Мессир Андреа вышел из него, спокойно налил бокал дорогого вина, медленно выпил. Рафаэлло кое-как надев брюки и застегнув рубашку, выскочил из спальни. Пинелло-Лючиани не удерживал его.

Рафаэлло понимал — то, что случилось в спальне мессира Андреа, было страшно неправильным, но до безумия упоительным и сладостным. Он дал себе слово никогда больше не встречаться с другом отца, но спустя неделю не выдержал и сам подкараулил Андреа — на сей раз у входа в его дом.

С того дня они почти не разговаривали, но все повторялось: унизительно-возбуждающая поза Рафаэлло, резкие движения Андреа. Он перестал читать, старался не думать о будущем, мусли его сузились и кружили только вокруг Андреа. Рокальмуто узнал, что мессир имеет многих любовников и понял, что он вовсе не дорожит им. Однажды спросил: «Почему?» Мессир недоуменно спросил, чем ему дорожить? Рафаэлло обожгло и презрение на лице Пинелло-Лючиани, и его пренебрежительный тон. Но уйти не мог, хоть понимал, что рядом с ним дьявол. Иногда ему казалось, что он уже был в пекле, смрадном, полном дыма и огня, порой он задыхался, но чаще ему нравилось с алчностью вдыхать зловонный воздух. Он ощущал в своей гибели какую-то искаженную, прельстительную красоту. И жарче и упоительнее всего было на последнем, особенно сильном толчке внутри, когда Андреа, на самом пике наслаждения, словно низвергал его в пропасть.